Солнце для мертвых глаз - [9]

– Догадываюсь.

– Ченс был счастлив выполнить эту работу за деньги. Из кожи вон лез.

То было полнейшим крушением иллюзий. Если до этого Тедди и верил, что Ченс другой, то теперь перестал. Люди, как он давно подозревал, все как один подлы и порочны, они гораздо хуже вещей. Предметы никогда не предадут тебя. Они остаются неизменными и являются источником бесконечной радости и удовлетворения. Наверное, есть люди или даже человек, о котором можно сказать то же самое, но до восемнадцати лет Тедди таких не встречал.

Что же касается инструментов, то выбора у него не было, и пришлось хранить их в том уголке сада, который не занимал Кейт. Там он ими пользоваться не мог. Он сложил их на газоне и прикрыл пленкой. Если бы Кейт не жил здесь или не ставил сюда машину, он построил бы на этом месте себе мастерскую, как у мистера Ченса.

Но Кейт жил здесь, а вот Элейн вскоре не стало. Она плохо кончила. Когда она была маленькой, мать часто повторяла ей, что та плохо кончит, но даже не предполагала, что конец будет именно таким.

Глава 4

Непослушание спасло Франсин жизнь. Она выжила, потому что плохо себя вела. Во всяком случае, так говорила Джулия. Самой Джулии здесь не было, да и никого не было, кроме нее, матери и, естественно, мужчины, но Джулия всегда все знала. «Он поднялся наверх и искал тебя», – говорила Джулия. Иначе зачем ему было заглядывать во все спальни?

Странность состояла в том, что еще долго после этого Франсин не могла вспомнить, в чем состоял ее проступок. Расшумелась, заупрямилась или нагрубила? Такое поведение было для нее нетипично, она всегда была совсем другим ребенком. Однако Франсин наверняка сделала нечто, чего не должна была делать – ведь ее мать никогда не отличалась строгостью, она обладала легким характером. Шум или нежелание есть хлеб с маслом никогда не заставили бы ее повысить голос и заявить: «Франсин, ты ведешь себя глупо и беспечно. Ты наказана, иди в свою комнату».

А может, она была именно таким ребенком? Откуда ей знать? То, что произошло в следующие полчаса, перевернуло ее жизнь, сделало другим человеком, и у нее нет возможности узнать, какой она тогда была – упрямой и вредной или такой, как сейчас. Франсин не стала спорить с матерью. Она подчинилась и поднялась наверх, в свою спальню, и закрыла дверь. То был теплый июньский вечер, время приближалось к шести. Она еще не научилась определять время. Отец говорил, что сейчас детям сложнее определять время, потому что есть часы со стрелками, а есть – с цифрами. Но Франсин знала, что время без десяти шесть – так сказала мама, прежде чем отправить ее наверх.

Окно в ее комнате было открыто, и некоторое время она постояла, облокотившись на подоконник, глядя вдаль. Других садов и домов вокруг не было, ближайший находился в четверти мили. Она видела поле, деревья, защитную полосу из плотно посаженных деревьев, а еще дальше – шпиль церкви. На противоположной стороне улицы остановилась машина, но Франсин не обратила на нее внимания, так как машины ее не интересовали, а потом не могла вспомнить, какого она цвета. Она не разглядела водителя и не заметила, был ли в машине кто-то еще.

Вот бабочку в своей комнате она помнит, помнит, как поймала ее, осторожно, чтобы не стереть с крыльев пыльцу, взяла ее большим и указательным пальцами. Это был «красный адмирал», и она выпустила ее наружу, а потом следила, как она летит, пока та не превратилась в точку на фоне голубого неба. Затем Франсин отошла от окна и легла на кровать. Ей стало скучно от одиночества, и она гадала, через сколько придет мама, откроет дверь и скажет: «Итак, Франсин, можешь спуститься вниз».

Но вместо этого позвонили в дверь. Они никого не ждали, поэтому было еще интереснее: кто там – сосед, знакомый? Появление гостя обязательно выльется в то, что ей разрешат спуститься вниз. Она спрыгнула с кровати, подбежала к окну и выглянула. Сверху можно было увидеть того, кто пришел, во всяком случае, его макушку. Однажды она увидела абсолютно лысую чью-то голову, белую и блестящую, как луна. Эта же макушка была другой – с волосами, с копной каштановых волос. Франсин не удалось ничего разглядеть, кроме нее и начищенных коричневых ботинок.

Мама открыла дверь. Наверняка она, потому что больше некому было это сделать. Дверь закрылась. Франсин слышала, что дверь закрылась очень тихо. Сначала голосов не было, а потом она услышала его голос. Резкий, негромкий, но сердитый, очень сердитый. Это удивило Франсин: кто-то приходит в их дом и сердится на ее маму, кричит на нее. Она слышала голос матери, но не разобрала слов, та говорила спокойно, твердо. Мужчина спросил у нее что-то. Франсин прижала ухо к двери. В следующее мгновение ее мама закричала: «Нет!»

Только это, только короткое «нет», а затем выстрел. А за ним еще выстрелы. Она слышала их по телевизору, поэтому знала, как они звучат. Но вот когда раздался крик – перед первым выстрелом, или между ними, или сразу же после, – она так и не смогла вспомнить. Что-то упало – вероятно, перевернули что-то из мебели, стул или, скорее всего, маленький столик, потому что это что-то с грохотом покатилось, а потом зазвенело разбитое стекло. Потом были звуки, которые Франсин никогда прежде не слышала – глухой стук падения, тяжелое дыхание, сдавленный стон – и еще один, который она слышала, – скулеж; так скулил щенок ее подруги, когда его оставляли дома одного. А потом был еще один выстрел, последний.