Солнце для мертвых глаз - [18]

Дом был грязным и из-за обилия шерстяной пряжи и шерстяной одежды наводнен молью. Личинки древоточца жадно пожирали мебель в гостиной и со столика под телевизором успели перебраться на гладильную доску. Тедди закрыл глаза и представил, как дом поглощают насекомые, сверля, буря и пережевывая его, и ему даже стало казаться, что он слышит то мерное шуршание и жужжание, которые сопровождают это хищническое истребление.

В ванной были пауки, по полу ползали мокрицы. На малиновых кистях грязных штор устроились божьи коровки. Издали они напоминали струпья на коже. Тедди зашел в комнату Кейта, не потому, что там было нечто особенное, что хотелось бы увидеть или проверить, а просто из любопытства и увлекательного омерзения. Неосознанное удовольствие – вот что он чувствовал, когда рассматривал вечно неубранную кровать с никогда не менянным постельным бельем. После смерти Элейн больше никто не занимался стиркой, и в одном углу росла куча заношенной одежды. Кейт обычно дожидался, когда у него останутся одни брюки и одна драная майка, и только тогда запихивал груду одежды в корзину и нес все это прачке.

Воздух в комнате представлял собой смесь застоявшегося запаха сигаретного дыма, сладкой вони сыра с плесенью и сухого, горьковатого, желтого зловония нестираного белья. Обычные, стандартного размера пепельницы были малы для Кейта, и он пользовался старой кастрюлей фирмы «Пирекс», в которую стряхивал пепел и гасил бычки. Она стояла на полу рядом с кроватью. Тедди сел на корточки и заглянул под кровать. Он с детства помнил, что Кейт хранил там выпивку. Она была там и сейчас: полбутылки водки, целая бутылка джина и три банки лагера с хомутами от пластмассовой счетверенной упаковки.

«Напоминалками», сделанными на розовых и голубых листках, Кейт заклеил оконное стекло и фасад высокого комода. На них были записаны телефоны клиентов и адреса фирм, продававших сантехнику. К одной стене были приколоты фотографии героев Кейта, вырезанные из библиотечных книг: Карла Бенца и Готлиба Даймлера, изобретателей автомобилей, и Фердинанда Порше, стоявшего рядом со своим «народным автомобилем» в гитлеровской Германии. Их строгие, серьезные лица и безупречные костюмы являли собой разительный контраст с убогим видом комнаты.

В соседней комнате спал Джимми, один. Его кровать была укрупненной версией кровати брата. Несколько недель назад, если судить по цвету и характеру пятен на наволочке, у него случилось носовое кровотечение. Вероятно, именно эти следы и привлекли мух, которые – их было с десяток или больше – кружили у закрытого окна и бились в стекло, в то время как одна трупная муха, огромная, как пчела, с жужжанием носилась взад-вперед по комнате. Тедди заглянул в шкаф. От одежды его матери пахло старой овцой. На покрытой свалявшимися комочками шерсти личинки моли уже успели оставить свои следы, а в швах виднелись их коконы, серовато-белые, как плесень.

Именно те цвета, которые она так любила, восхищали и отталкивали Тедди. Он немало знал о сочетании цветов, а за последнее время успел кое-чему научиться. И знал, например, следующее: сочетания, которые выглядят красивыми в природе – примула на фоне темно-зеленых листьев плюща, синяя бабочка на розовой розе, – не всегда приемлемы, с эстетической точки зрения, для изобразительного искусства или для тканей. Элейн помещала ярко-зеленый рядом с алым и охру рядом с пурпурным, у нее бирюзовый контрастировал с персиковым, а малиновый теснил зеленовато-голубой. Сочетания цветов резали ему глаз и вызывали внутри него гнев.

Тедди переместился к туалетному столику и некоторое время стоял там, опершись руками на его стеклянную крышку и закрыв глаза. Сейчас кровать была у него за спиной, но мысленно он хорошо ее видел. Должно быть, на ней периодически или хотя бы один раз – ведь он родился через пять лет после того, как родители поженились, – а может, и часто они занимались сексом. Основываясь на том, что говорил народ в школе, он знал: мысль, что родители занимаются сексом, кажется всем невообразимой, однако в данном случае эта мысль была более чем невообразимой. Его передернуло. Тедди спал в этой комнате до четырех лет и смутно ее помнил; значит, они занимались этим в его присутствии.

Он зажмурился. В двадцать он был девственником и не стеснялся этого. Если бы кто-нибудь его спросил, Тедди с гордостью об этом рассказал. Где-то он прочитал, наверное в газете, что стало модно «оберегать себя», сохранять состояние девственности. Что касается моды, то он не был ее последователем. Что касается сохранения себя для чего-то или для кого-то, то к браку это не имело никакого отношения; брак означал эту спальню, тех людей, дым, и моль, и мебель в столовой. И все же Тедди мог представить, что хранит себя чистым и нетронутым – но для чего? Для создания такого же чистого и нетронутого, как и он сам.

Резко выпрямившись, Тедди открыл глаза и посмотрел на свое отражение. Засиженное мухами зеркало постепенно лишалось серебрения, по краям оно было побито зеленоватыми изъязвлениями, но все это только подчеркивало его красоту. Он никогда не замечал, что похож на своего дядю Кейта; и слава богу, потому что с яростью отверг бы эту мысль. Тедди видел только лицо и фигуру, которыми не уставал восхищаться – этой квадратной челюстью, глазами, скулами, этим совершенным носом и ртом, черными шелковистыми волосами, стройным, сильным телом, бедрами, казалось, слишком узкими, чтобы вместить все внутренности.