Соленое озеро - [22]

Он в полной мере достиг того, чего хотел. Перед удивленным и все одобрявшим Гуинеттом он прочел целую лекцию о «Доверься самому себе» опасного американского мистика. Он закончил сравнением с Фенелоном и восторженно процитировал обаятельный отрывок:

«Что могли бы сказать мне Кальвин или Сведенборг, когда я весь горю чистой любовью и проникнут глубоким смирением? Основанная на авторитете вера — это уже не вера... Откуда же этот культ прошлого? Века — это заговорщики, воюющие с величием и здоровьем души. Человек не смеет сказать: „я думаю, я знаю“, но приводит слова какого-нибудь святого или мудреца.

В присутствии былинки или распускающейся розы он чувствует смущение. Розы, растущие у меня под окном, мало заботятся о древних розах, даже самых прекрасных; они суть то, что они суть; сегодня они живут в присутствии Бога...»

— По существу я мог бы сделать некоторые оговорки, — заключил он, — но форма прямо волшебная!

— И я могу сделать кое-какие оговорки; конечно, не те же, — сказал Гуинетт. — Вы знаете какие, лейтенант Рэтледж?

Офицер вздрогнул. И знаком показал, что не знает.

— Как, — с огорчением сказал Гуинетт, — вы не помните этой цитаты из Эмерсона? А между тем ее именно я взял как тему, когда полтора года назад произнес, по просьбе вашей матушки, речь в день рождения мисс Реджины Сполдинг.

Рэтледж покраснел, как пион.

— А кстати, — сказал преподобный, — я забыл, и извиняюсь в этом, спросить вас про мисс Сполдинг. Надеюсь, там все благополучно?

— Да, благополучно, — пробормотал несчастный.

— Какая это обворожительная особа! — продолжал пастор.

— А кто же это, мисс Реджина Сполдинг? — равнодушно спросила Аннабель, пившая маленькими глотками смородиновку.

— Это невеста лейтенанта Рэтледжа, — просто ответил Гуинетт.

Наступило молчание. По темной комнате взад и вперед летали тяжелые золотистые пчелы.

«О, молодец! — радостно сказал самому себе отец д’Экзиль. — Нет, ты не обманул меня. Если бы ты знал, как я люблю тебя за твою неумолимую прямоту, с которой ты залезаешь ногами в блюда».

Ему не о чем было больше заботиться. Ему оставалось только следить, как скачками катилась с вершины горы огромная скала.

— Вы не знаете мисс Сполдинг, миссис Ли? — спросил пастор.

— Каким образом я могу знать ее? — отвечала Аннабель, рассмеявшись. — Ведь я не из Чикаго.

— Лейтенант мог показать вам ее карточку; она у него в чемодане.

— Он не оказал мне даже чести рассказать о ней, — продолжая смеяться, сказала Аннабель. — Не правда ли, лейтенант?

— Я... — начал уничтоженный Рэтледж.

— Но эту забывчивость можно легко исправить, не правда ли? Принесите мне ее портрет.

— Простите, если я... — пробормотал он.

— Что? — высокомерно произнесла она. — Я должна два раза просить вас об одном и том же?

Он вышел и скоро вернулся с дагерротипом в руке, на котором была изображена со склоненной головкой англосаксонская красавица.

— Очень хороша, много характера в лице, — небрежно сказала Аннабель. — А когда назначена свадьба?

— После окончания кампании, — сказал Гуинетт. — Разве не жалость смотреть, как политика оттягивает заключение союза между такими двумя совершенными молодыми людьми!

— Ну, как вам нравится мой гость? — невинно спросил отец д’Экзиль, когда простились Гуинетт и Рэтледж, вместе отправлявшиеся в американский лагерь.

— Ваш гость... — сказала она.

И расхохоталась нервным смехом.

— Вы спрашиваете, как он мне нравится. Я нахожу его гнусным и зловещим, зловещим и гнусным.

У иезуита был сокрушенный вид.

— Вас это удивляет?

— Меня это стесняет, — сказал он. — Я совершенно ошибся насчет ваших чувств к нему, и только что позволил себе...

— Что вы себе позволили?

— Пригласить его прийти завтра.

— Пригласите его на завтра, на послезавтра, пригласите его обедать, завтракать, спать, если вам это нравится, — сказала Аннабель. — Прошу вас помнить только об одном: в воскресенье я уезжаю, вот и все.

— Не беспокойтесь, — опуская голову, сказал отец Филипп.

Они вошли в дом.

— Что делает здесь эта ваза? — сказала Аннабель, остановившись у чудной китайской вазы, стоявшей на маленьком столике. — Роза!

Прибежала горничная.

— Почему ваза эта не уложена?

— Она была уложена, госпожа, — сказала, ворочая испуганными глазами, негритянка. — Но она была в том чемодане, который госпожа приказала раскрыть.

— В настоящее время один только ящик не раскрыт, — сказал иезуит.

Аннабель прикусила губу.

— Достаточно. В пятницу вечером все это должно быть уложено. Вы тоже не забывайте, — сказала она, обращаясь к Розе и Кориолану, — что в воскресенье вечером, через пять дней, мы уезжаем из города Соленого Озера.

И с этим она оставила их. Снова показалась она только в обеденный час, и после обеда сейчас же удалилась в свою комнату. За столом она рта не раскрывала. Рэтледж не знал, куда ему деваться. Как только Аннабель ушла, иезуит сжалился над бедным молодым человеком и предложил ему сыграть партию в шахматы, на что тот согласился, глядя на него добрыми, печальными и благодарными глазами.

Пастор явился на следующий день и еще на следующий. Аннабель снова стала веселой и беззаботной. На Рэтледжа она еле обращала внимание, кидая на него время от времени насмешливые взгляды, сводившие молодого человека с ума. Отец Филипп плавал в блаженстве.