Соленая падь - [67]

Было видно, что Довгаль ни в коем случае с Брусенковым не согласится.

И Брусенкова это поразило - он к этому не привык.

А еще больше поразило Тасю. Не понимал Довгаль, что два человека Мещеряков и Брусенков - с первой же встречи не могли делать одно дело. Один из них должен уйти.

А Тася это понимала...

Недавно было - Мещеряков зачем-то забежал в главный штаб. Было еще до того, как он знакомился с отделами штаба, и, должно быть, не разобравшись, где и кого он должен найти по своему делу, махнул на это дело рукой, сел против Таси Черненко на длинную скамью у стены и потянул носом воздух, в котором вдруг запахло ваксой. Ни у кого в Соленой Пади ваксы не было, а у Мещерякова она была, сапоги его блестели, пахли пронзительно - он наслаждался этим запахом.

Он долго, улыбаясь, смотрел на нее, а тогда она спросила:

- Чему улыбаетесь, товарищ главнокомандующий?

- Так ты же, товарищ Черненко, не собираешься в меня палить с пистолета? - как будто даже удивился Мещеряков. - Либо рубить шашкой? Это вот я в бою встречусь с каким беляком - тому я уже улыбаться не стану. И он мне не станет!

Тася еще не знала, почему Мещеряков ее так раздражает, и терпеливо, не выдавая себя, ждала - когда же узнает?

В это время и вошел Власихин. Все такой же осанистый, огромный, с едва заметной проседью в черной бороде. И те самые люди, которые хотели расстрелять его на площади, уже снова обращались к нему с просьбами написать то одну, то другую бумагу, вот он и пришел с чьим-то прошением.

Мещеряков тотчас узнал его:

- А-а, здорово, дед! Слушай-ка, мне все ж таки интересно узнать - ты истинно за Советскую власть? Садись-ка вот! - Похлопал по скамье рядом с собой. - Садись, скажи!

Власихин сел и сказал:

- Я - истинно за нее. Близко либо далеко, мало прольем крови или больше того, а достигнуть справедливой власти над собой человек должон. Без этого на что расходуемся? Это жили вдвоем на земле Адам и Ева - тем надобности не было. Но когда нас, мильонов, с каждым годом больше и больше - надо как-то управляться.

И тогда Мещеряков обратился к Тасе:

- Ты гляди, товарищ секретарь, мыслит дед-то! Мыслит в основном в пользу Советской власти и народа! Хорошо, не стрельнули в его тот раз, не успели - вот он и мыслит по сей день!

Тася думала: Мещеряков тут же потреплет Власихина по бороде или по голове, но он потрепал его по плечу, встал, ушел. Заторопился вдруг. И вот тут-то Тася поняла и сказала себе в первый раз: "Или - или: или тот, или другой. Этот просто мальчишка перед тем... И в семьдесят лет он не сможет стать взрослым... Даже Власихин и тот - взрослее его!"

Еще написав какую-то бумажку, она закончила свою мысль: "Так называемые жертвы истории - это прежде всего мальчики... Белые или красные, но одинаково наивные".

Да - именно наивность Мещерякова раздражала ее. И какая-то легкость, даже - шутливость, с которой он делал революцию. Какая-то его интеллигентность.

Она удивилась собственному неожиданному подозрению, но это было так: Мещеряков оказался по-своему интеллигентен, даже - деликатен, даже миролюбив, словно какой-нибудь земский врач или учитель из отдела народного образования главного штаба.

А интеллигентность, как бы она ни проявлялась, с некоторых пор претила Тасе Черненко, претила страшно.

Недаром она порвала с интеллигентностью, со всеми, кто исповедовал ее.

И она обернулась к Довгалю, рассмотрела его черные усики, похожие на усики Мещерякова, темные блестящие глаза, аккуратно расчесанную голову и сказала:

- Товарищ Довгаль, ты рассуждаешь, как мальчик!

Довгаль встал, прошелся от окна к дверям и обратно, сказал:

- Подведем итог. Ты, Брусенков, твердо стоишь на платформе. Потому и нужен нам, нашему делу. Но учти, народ - он выше любой платформы. Ты вывода не сделал, когда и меня и тебя, совдепщиков, в прошлом году запросто прогнали. Значит, не так делали, чтобы нас народ мог понять. Но ты и сейчас еще вывода не понял. Либо понял его наоборот. Боишься ты Мещерякова, потому что, как никто, сам склонный всех устранять. Отсюда и Мещерякова ставишь под сомнение в том же вопросе.

- Ставлю! - кивнул Брусенков. - Покуда мы с тобой ведем здесь суждения, он запросто разгонит главный штаб. Кто слепой, политически незрелый - тот опасности не видит.

- Я не кончил еще...

- Заодно твой сельский соленопадский штаб тоже разгонит...

- Не кончил же я!..

- Мне уже ясно, почему ты в комиссары к нему запросился. Военной и физической силы у него, верно что, больше, чем у меня.

- Еще раз - прошу и требую, товарищ Брусенков, дай мне сказать! И не наводи тень - в нынешней обстановке это вовсе просто, но, когда тебе дорого наше дело, ты сам должон этого уберегаться! Всеми силами! И какой же для нас выход? Какой выход, когда я не только тебе, Брусенков, хотя и хочу, но не могу уже верить - не могу верить всем, здесь собравшимся? С этой минуты - не могу! Что тогда? - Довгаль черными глазами посмотрел на Толю Стрельникова, на Коломийца, на Тасю Черненко.

- Тогда прямой ход тебе - в комиссары к Мещерякову, а уже вместе идти на разгон главного штаба.

- Замолчи! - крикнул Довгаль, крикнул пронзительно, кот вскочил на лоскутном одеяле, бабка и та, должно быть, услыхала, перестала шаркать ногами, недоуменная тишина проникла из кухни в горницу...