Соленая купель - [36]

Лутатини, увидев проходящего по палубе поваренка, позвал его к себе.

— Ты что не спишь, Луиджи?

Поваренок бойко ответил:

— Успею выспаться. Вдруг субмарина покажется…

— Ну, как твои гуси?.. Всех пережарил?

— Пять штук осталось. Одного завтра утром зарежу.

Луиджи нравился ему. Этот кроткий мальчик не был еще испорчен морской жизнью. Удивляла и его постоянная готовность всем помочь, оказать какую-нибудь услугу. Он и теперь сердобольно заговорил:

— Этот бедный Чин-Ха… Днем и ночью лежит в темноте. У него все болит. Ему даже одеваться нельзя. Он сказал мне, что скоро умрет…

Лутатини и сам догадывался о безнадежном положении китайца. Раньше он кричал, вопил, кого-то проклинал, а за последние дни притих. Из раструба его вентилятора слышались только стоны и несло невыносимым смрадом. Матросы вытаскивали от него парашу не иначе, как по распоряжению боцмана. Если бы не забота Луиджи, ему было бы еще хуже.

— У тебя есть родители?

— Только мать. Отец мой был рыбак и утонул в море. Я его плохо помню.

— Как же мать отпустила тебя на судно?

— А чем нам кормиться дома? Там еще остались братишка и сестренка. Те — поменьше меня. А я уже третий год плаваю… Маме посылаю денег..

Луиджи, подумав, храбро заявил:

— Это матросы зря болтают, что у меня со страху печенка заболеет. Вот увидите, сеньор Лутатини, я нисколько не испугаюсь немцев. Пусть я не выйду из этого океана, если только зря говорю…

Лутатини улыбнулся и ласково потрепал его по голове.

XIV

После того как «Орион» оставил острова, Викмонд начал нервничать. Он проводил почти целые ночи без сна, сидя за своим радиоаппаратом. Перед ним все время стоял вопрос: удастся ли ему осуществить свой план? Он прекрасно понимал, что нельзя обойтись без риска, бросая шифрованную депешу в пространство. Вдруг поблизости окажется французский или английский военный корабль. Шифры союзников им известны, а тут впутывается чужой. Отсюда они легко сделают соответствующий вывод и сейчас же бросятся на поиски противника. Тогда вся затея его может кончиться провалом, и самому ему несдобровать. С другой стороны, известие о выступлении Америки ошарашило его, обожгло сердце, возбудило неукротимую жажду мести. Он только тогда получал некоторое удовлетворение, когда являлся к капитану с радиожурналом, куда заносились все радиотелеграммы.

— Как дела? — спрашивал капитан Кент, попыхивая сигарой.

— Особенного ничего нет, сеньор капитан. Западный фронт — без перемен. В Месопотамии союзники потеснили турок… На русско-германском…

Капитан перебивал его:

— Это неинтересно. Как на морях?

Викмонд отвечал с напускным равнодушием:

— Продолжают топить коммерческие корабли.

— Кто?

— Морские пираты, именующие себя немцами.

Капитан Кент вскакивал с кресла и, багровея, начинал кричать:

— Разбойники! Для них не существует международного права! И откуда у них столько подводных лодок?

— Техника высоко поставлена, сеньор капитан.

Капитан выхватывал из рук радиста радиожурнал и, словно в нем заключалось главное зло, с досадой бросал на стол.

— Чтобы им провалиться с этой техникой! Где же тут совесть?..

— Совесть они на колбасе проели, сеньор капитан.

— Идите. Со стюардом верну журнал.

Викмонд поднимался в радиорубку, довольный своей игрой.

— Где, в каком месте находится у тебя совесть, кривоногий черт? — шептал он, ядовито ухмыляясь. — Хотел бы я знать, за какую награду согласился ты доставить контрабандный груз во Францию.

После обеда, сгорая от нетерпения, он два раза бросал в пространство позывные, зашифрованные в цифры, но ответа не получил. Сначала это обескуражило его. Не дальше, как вчера он слышал вопли итальянского и французского судов, взывавших о помощи. Подумав, он пришел к успокоительному выводу: если субмарина в этих местах, то днем она, конечно, скрывается. Нет ничего удивительного, если она не может услышать его. Значит, нужно использовать для своей цели ночь. Но когда наступила темнота, явилось другое затруднение: прежде чем приступить к делу, требовалось предварительно узнать, в каком месте океана находится «Орион». Для этого ему пришлось бы подняться на мостик, некоторое время покалякать с вахтенным офицером, а потом уже войти в рубку и посмотреть на карту. На вахте как раз стоял третий штурман. С этим молокососом он недавно разругался, и тот при встречах подозрительно косится на него. Придется ждать до следующей смены.

Время тянулось медленно.

Викмонд обрадовался, когда вошел к нему матрос.

— А, сеньор Лутатини. Вот хорошо, что заглянули ко мне. Садитесь!

Викмонд любезно подставил ему табуретку.

— Ну, как самочувствие? Привыкаете к нашей морской обстановке?

Лутатини был мрачен.

— Раб тоже привыкает к своему положению.

— Это верно. Но вид у вас удовлетворительный. Вы поздоровели, окрепли физически.

Лутатини словно прорвало:

— Откровенно говоря, я был бы доволен, что попал в такую историю, если бы не угрожала опасность погибнуть, исчезнуть бесследно. Мой внутренний мир неизмеримо обогатился. До корабля я находился над поверхностью жизни, как бы витал в розовых облаках. Казалось, что на земле все в порядке, все прекрасно. Правда, резала глаза бедность людей, их преступления… Я был призван дать облегчение своей пастве, отвратить ее от зла. Я даже мирился с войной и выдумывал для нее какие-то оправдания. А теперь, когда я спустился в низины жизни, когда на себе испытал страшный физический труд, издевательства и унижение, когда глубже заглянул в человеческое сердце, — все в мире перевернулось. Сколько же несуразной наивности во мне было! С тех пор как пришлось оставить берега Ла-Платы, я много передумал. У меня явилось какое-то чувство мести к самому себе, к своему прошлому. Я, как жестокий садист, растерзал свою собственную душу…