Соленая кожа - [18]

Ослепленный обидой за девушку, к которой испытывал неразделенную любовь, и ревность к истязавшему ее Мартину, Джонатан лишь хотел оказать женщине должную защиту и поговорить со своим другом о неподобающем отношении к женщинам. По крайней мере, так это описывала сама Маргарет.

У страха глаза велики, вы же знаете, месье Шварц. Видимо, осознавший западню Мартин давно уже чувствовал, что о его проступках могут вот-вот прознать и другие заинтересованные лица, и, видимо, не в силах простить такое отношение даже самому себе, он прекрасно знал, что для посторонних вопрос о великодушии к нему в приоритете будет стоять на последнем месте. Одуревший от ужаса Криси что было мочи начал вырываться из цепких здоровых рук его стражей и, улучив благоприятный момент, выскользнув из пуловера, что был надет на нем, забежал в спальню к Маргарет и с разбега выпрыгнул в окно.

Глава 11

— О Господи, пгресвятая Дева Мария! — взмолился мистер Шварц, поднимая руки к небу. — И что, он разбился??

— Нет, месье Шварц, это был всего лишь второй этаж, к тому же он был обут. Только сдавленный крик, напоминавший стон подстреленного животного, оставленного истекать на обочине кровью, эхом раздался в ушах Маргарет, доносясь откуда-то снизу. Вначале все четверо и сами не поняли, что же произошло — никто не ожидал подобного. Когда же наконец компания решилась посмотреть, что там осталось лежать внизу, они ничего не увидели. Мартина Криси и след простыл. Никто не стал его догонять, посчитав, что и так довольно ясно дали ему понять, что каждое пагубное действие непременно приведет к не менее пагубному исходу.

— Ваша смена, месье Пъгеер, должно быть заканчивается? Близится полночь. Гразрешите мне угостить вас бутылочкой темного эля?

— Отчего бы нет, месье Шварц!

— Только, умоляю, продолжайте рассказ, я пока еще плохо понимаю, как венок на входе в отель свьязан со всей этой истогрией.

— Сейчас узнаете. Годовщину «Трех Смертей» в городе у нас стали соблюдать одиннадцать с половиной лет назад, строго после событий, предысторией к которым был до этого мой рассказ.

Вернемся к Маргарет. Огромное количество слухов и разговоров витало в сотрясенном драмой воздухе по этому поводу. Одни говорили, что она начала медленно сходить с ума, когда Криси истязал ее своею любовью вперемежку с избиением; другие говорили, что она спятила уже после того, как потеряла ребенка, якобы она была и до этого с расшатанной психикой, и ей не хватало малейшей детали, чтобы расстроить ее до конца. Никто уже так и не узнает, когда именно у Маргарет поехала крыша. Ровно как никто и не решится сказать — что если она все же была абсолютно вменяема?

Итак, Маргарет. Вдохновленная малой местью, испуганные глаза которой мерещились ей повсюду, вызывая на лице тонкую кривящуюся улыбку, она решила зажить новой жизнью. Но вдохнуть свежайший горный воздух в старые черные легкие курильщика — это все равно что убить его. Спустя несколько дней после того как Криси выпрыгнул из ее окна, она случайно увидела его на улице, расхаживающим абсолютно уверенной походкой, придерживая за талию девушку, рыжие волны волос которой ниспадали по плечам струящимся водопадом.

Не успев до конца осознать и поверить в неискренность Криси, Маргарет огорчилась так, как будто видела это впервые. Острая боль предательства снова как ножом царапала ее измученное от слез сердце. Теперь она плакала и рыдала по-настоящему.

Не различая дороги, пробираясь сквозь узкие одинокие улочки, не задумываясь, куда идти, она вдруг неожиданно обнаружила, что стоит на станции железнодорожного вокзала. Глядя на эти серебристые рельсы через тяжелый занавес слез, непроизвольно появляющихся на медово-карих глазах, она неосознанно ступила к краю обрывавшегося перрона и молча посмотрела вниз. Лицо ее ничего не выражало, на нем не дрожал ни единый мускул, лишь капельки размазанной туши, катившиеся по раскрасневшимся щекам, возвещали о том, что человек, образ которого росчерком могильного ступора застыл на холодном вокзале, еще жив.

Сильный порыв ветра от проезжающей мимо электрички вихрем закрутил волосы Маргарет, стирая ими остатки макияжа с покрасневших глаз. Так она и стояла. Застывшая и одинокая, с опущенной головой, плотно прижатыми друг к другу ногами и скрестив пальцы рук на груди, будто бы она молилась. Промчавшийся на всех парах поезд лишь слегка пошатнул эту статую, слепленную из тончайших материй сердечной боли, смоченных в водах искровавленной лжи.

Придя в себя от грозного и протяжного сигнала поезда, призывавшего окружающих к осторожности, она, еще плохо соображая, что делает, направилась неровной походкой к придорожным кассам. Ей захотелось на какое-то время уйти из этого суетного и пропитанного ознобом несправедливости мира, раствориться в уединенности с самой собой так, как будто бы ее никогда не существовало, стереться из памяти всех, кто ее когда-либо знал, волною забытья и равнодушия.

Молодая женщина купила билет до деревушки, в которой когда-то жил ее дед, оставивший ей в наследство ветхий и потрепанный временем и невниманием дом. Добравшись до места, она ощутила какую-то окутавшую ее атмосферу одиночества и заброшенности. «Вот здесь я должна быть. Как же похоже это место на меня сейчас», — писала в своих дневниках Маргарет.