Солдаты - [33]

Собственно, никакой деревни тут уже и не было, оставалось лишь одно название, которое — не будь здесь солдат — теперь совершенно соответствовало бы этому унылому месту. Всюду, куда ни кинь взгляд, маячили уродливые обломки жилых домов и общественных построек. Война дважды прокатилась через эту деревню и сделала свое лихое дело. Уцелела одна лишь изба, да и та как будто была не рада, что уцелела. Она сиротливо стояла среди развалин с одним маленьким бельмоватым оконцем, словно только что очнулась от страшного, оглушительного удара, и удивленно смотрела на своих поверженных соседок. Казалось, всем своим неказистым видом хатенка так и хотела сказать: «Господи, как же я долго спала и что за это время сотворилось вокруг!» Печные трубы на пожарище, как водится, сохранились все. Длинные и жуткие, они тянулись кверху.

Пинчук невольно остановился, пораженный этими разрушениями. Кузьмич тяжело вздохнул и захватил зубами свой левый ус — так делал он всегда, когда был не в духе.

«Когда же все это на ноги встанет, в порядок войдет?» — окинул Кузьмич несуществующую деревню печальным взглядом.

В эту минуту он показался Пинчуку каким-то особенно сухоньким. Лицо Кузьмича осунулось и было удивительно похоже на засушенную грушу. Казалось, на этом лице ничего не осталось, кроме носа да длинных рыжих усов. Эти усы, пожалуй, и придавали их владельцу еще кое-какую солидность. А сбрей их — и останется Кузьмич жалким и немощным, как Черномор без своей бороды.

— Все восстановлять, Кузьмич, — заговорил Пинчук.

— А там, глядишь, и новая война подоспеет, — в тон Пинчуку сказал Кузьмич, все еще грызя свой левый ус.

Пинчук разозлился.

— Ну, якого ж ты биса жуеш його, як корова серку! — неожиданно зашумел он. — Война, война… Сам знаю, що може прыйти. Союзники у нас не очень надежни…

— Известное дело — капиталисты! И какого дьявола ты только на меня накричал! — в свою очередь ощетинился Кузьмич, выплевывая левый ус.

— А потому и шумлю я на тэбэ, що не нам говорить про войну, — горько и тяжко вздохнул Петр. — Мы против войны повынни говорить…

— Ну, а я об чем толкую!

— А ты вроде злякався, слезу пустыв, — уже примирительно сказал Пинчук, подавая Кузьмину кисет.

— Ничего я не испугался. Откуда ты это взял? Просто такая мысль в голову пришла, вот я и сказал. Ведь никак они нам не дают, товарищ сержант, мирно-то пожить. Вот в чем загвоздка! — Кузьмич свернул папироску, помусолил ее, нагнулся к тлевшему в руках Пинчука фитилю от кресала. Разогнувшись, подытожил: — Не любят нас капиталисты проклятые!

— То правда, — живо согласился Пинчук. — Не правляться мироедам наши успехи. Як же: подывыться их народ на радянську державу, дэ простый люд хазяйнуе та и живет краще, — завыдкы визьмуть. Скажуть: «А мыто що дывымось! Давайте возьмем в руки оружию та всих, як есть, своих капиталистив пид товстый зад!..» — Пинчук подался всем телом вперед, отставил правую ногу, показывая, как бы он сделал это сам.

— Всех к ядреной матери! — не вытерпев, подсказал Кузьмич, гневно помаргивая.

— От буржуи и не хотят, щоб мы розбагатилы, бояться, що их народ збунтуеться, на нас дывлячысь. Тильки ничого воны бильш нэ можуть зробыты. Все одно колысь збунтуеться их народ. До того дило йде…

По улице с оглушительным треском промчался мотоциклист, направляясь к штабу.

— Вже пятый за день, а мабуть, шестой. Не помню уж.

— Из штаба армии, должно. Пакет какой-нибудь срочный генералу привез, — высказал свое предположение Кузьмич, провожая взглядом удаляющегося мотоциклиста. — А в штабе-то день и ночь не спят…

Солнце вывалилось из-за горизонта, и сирота-хата сразу как будто помолодела. Даже ее единственный ущербленный глаз засиял.

— Знаете, товарищ сержант, об чем я ныне кумекал, — снова заговорил Кузьмич, затаптывая окурок. — Я ведь родом из Сибири, Красноярского краю…

— Так ты об этом мне десять разив говорил…

— Нет, об этом не рассказывал. Вот послушай-ка.

Лесов в Сибири, сам знаешь, тьма-тьмущая. На сто держав хватило б! А вот на твоей Украине их маловато. Ну, я и думаю: а что, если в тайге, скажем, поставить такой завод, который бы дома делал, а возить эти дома по железной дороге к тебе на Украину и в другие безлесные места.

— Кажуть, що таки заводы вже е, Кузьмич, тильки я не бачив их.

— Да ну! — ахнул Кузьмич, пораженный, очевидно, тем, что не ему первому пришла в голову такая мысль. — Эх, язви их корень! Стало быть, уже имеются такие заводы?

— Маемо, Кузьмич, маемо! — с гордой улыбкой подтвердил Пинчук, теперь уже совершенно уверенный в том, что есть у нас такие заводы, словно уж сам видел их собственными глазами. Потом, побурев лицом, добавил: — Побачим ли мы все это своими очами? Ухабистый лежит у нас шлях впереди, Кузьмич.

Перейдя улицу, густо заросшую подорожником и вечной спутницей запустения — дымчатой лебедой, или «цыганкой», как ее именовали в этих местах, Пинчук и Кузьмич приблизились к полуразрушенной мазанке. Перед тем туда юркнул зачем-то Сенька Ванин. Войдя в помещение, Пинчук увидел его мирно беседующим с поваром Михаилом Лачугой. На снятой с крючьев двери, при входе в мазанку, сушились на солнце галушки.