Солдаты Александра. Дорога сражений - [37]

Безопасность саперов обеспечивают лучники, пращники и метатели дротиков, а также лидийская, армянская и индийская кавалерия. Особенно грозно и живописно смотрятся конники, набранные на западе Афганистана. К слову сказать, тамошние горцы издревле недолюбливают южан. Бок о бок с корзинщиками прилежно трудятся и наши македонские штрафники, за какие-то вины временно изгнанные из строя. Теперь, чтобы заработать прощение, им приходится крушить кирками льды и разбирать каменные завалы.

Вслед за саперами движется сам Александр — с агемой «друзей», личной стражей, ударными отрядами Пердикки и Кратера, агрианскими копейщиками, критскими лучниками и другими подразделениями особого назначения, обученными драться в горах, включая команду артиллеристов, обслуживающих небольшие подвижные камнеметы и стрелометы. Если какие-то племена попытаются воспрепятствовать нашему переходу, именно этому войсковому соединению предстоит силой проложить нам дорогу к бактрийским равнинам, где царь намерен настигнуть и разгромить конную армию Бесса и Спитамена.

За царской колонной шагает пехота — основные фаланговые формирования Гефестиона и Птолемея (и мы в том числе), а также тяжеловооруженные отряды Пердикки и Кратера, не попавшие в авангард. Их подпирают легковооруженные подразделения Эригия, Аттала, Горгия, Мелеагра и Полиперхона, следом тянется конница — как персидская, так и наемная, собранная со всех концов света.

В голове четвертой колонны неторопливо движется основной багажный обоз, защищенный с тыла основательным арьергардом, состоящим из всякого рода туземных и иноземных летучих отрядов. Общая численность выступившего в поход воинства приближается где-то к пятидесяти тысячам человек.

Мы забираемся все выше и выше. Зима отступает, мстительно огрызаясь буранами, но весна уже заявляет о себе победным грохотом грязной талой воды, срывающейся с уступов. Предполагается, что путь до вершины займет тринадцать дней. Тропа идет строго к Панджшеру. Осталось пройти каких-то семьдесят миль. Или мы их прошли? Справа и слева в десятках теснин клокочут в неистовой ярости водопады.

Впереди нас ждет высокогорный перевал Кавак — проход длиной в сорок семь миль.

На третий день налетает первая буря. Начинается она с града, потом валит снег, потом горы вновь осыпают нас градом. Да каким! Градины, крупные, как снаряды «ручных катапульт», молотят по нашим шлемам и по скальным свесам, под которые мы набиваемся, пытаясь укрыться. Мулы, дрожа, жмутся друг к другу, им, бедолагам, спрятаться негде. Когда этот обстрел наконец унимается, оказывается, что тропа, как и все окрестные склоны, покрылась поблескивающей ледяной коркой. Скользят ноги, скользят копыта животных, а на смену граду приходит пронизывающий порывистый ветер, пробирающий до костей, ибо все мы промокли и трясемся, как только что народившиеся жеребята.

— Вверх, парни! Вперед! Не стоять!

И мы движемся вверх.

Колонна вступает в Панджшер. Долина прекрасна, она гораздо шире, чем я представлял, а в рельефе ее, сверх ожидания, не наблюдается резких изломов и перепадов. Впрочем, сейчас ущелье завалено снегом, под которым, как уверяют проводники, скрыты каскады плодородных террас, где прекрасно взрастают рис, ячмень, огурцы, чечевица, бобы. Да что там бобы — в снежной толще спят в ожидании лета сады, осенью просто ломящиеся от фисташек, груш, слив, абрикосов. Мулов в иной сезон не хватает, чтобы свезти это все на продажу. (Поди проверь, так оно или нет.)

В самый разгар новой бури объявляют привал. Остановиться, конечно, дело не хитрое, но как накормить животину? Сыпать фураж просто некуда: дождь, снег и град мигом превращают зерно в жидкую размазню. Ладно, мулы и лошаденки могут поесть из надетых на их морды мешков, а что делать нам? Как нам самим подкрепиться и отогреться? Вокруг ни деревца, ни куста — костерок не разложишь. Стало быть, и горяченького не хлебнешь, приходится грызть кишар (вяленую козлятину) и смерзшийся в ледяной комок творог. Я сосу луковицу, больше похожую на огромную градину.

— День третий, — ухмыляется Флаг. — Впереди еще десять таких же.

Вечером мы (женщины тоже) укладываемся вповалку прямо на снег среди мулов, надеясь, что их тела защитят нас от ветра. Дважды за ночь откуда-то сверху, от головной колонны, до нас доносятся звуки, сильно смахивающие на шум схватки. Казалось бы, в такой скученности и шелохнуться-то невозможно, но это не так. Лежа колодой между Лукой и Гологузкой, я вдруг ощущаю серию резких ритмичных толчков где-то в районе подошв.

— Толло, ты свинья!

Слышен смех.

— Я просто греюсь, приятель.

Похоже, ни в эту ночь, ни в следующую никто не спит. Каждый в душе молится о скорейшем восходе солнца, с которым придет и тепло, но и рассвет нас не согревает, потому что вершины загораживают светило. К полудню все солдаты, несмотря на холод, раздеваются догола, оставаясь в одних сапогах. Мы топаем нагишом, ожидая, когда горный ветер высушит нашу одежду, наброшенную на спины мулов поверх вьюков.

— Ты не промок по-настоящему, — заявляет Толло, — пока в твоей заднице сухо.

— Да там давно мокро.

— Ну тогда да помогут тебе боги.