Солдаты Александра. Дорога сражений - [34]

— В конце концов, Меки, мы все равно вас прогоним.

Он смеется и передает мне купаты.

Лука по-прежнему дико переживает. Убитый им в горах враг не идет у него из ума. Корит мой приятель себя в основном за бездействие. Говорит, что ему надо было либо добить бедолагу, чтобы тот не мучился, либо попробовать его как-то спасти. Свихнулся, короче. Жалуется, что глаза умирающего афганца преследуют его даже во сне, а в ушах стоит треск копья, пропарывающего тому брюхо. Чтобы хоть как-то поддержать друга, я делюсь с ним не самым приятным опытом своих собственных душевных терзаний. Рассказываю, как на смену омерзительному упоению пришли угрызения совести, отвращение к себе и печальная уверенность, что я уже стал другим и что эта перемена вовсе не к лучшему. Но любые слова мои как об стенку горох — не помогают, и точка. Да и чем, собственно, может помочь сопляк сопляку в такой непростой заморочке. Тут нужен кто-то поопытней, уже хлебнувший кое-чего в своей жизни.

И такой человек находится. Толло.

— Продырявить арбуз труднее всего, — говорит он как-то днем, когда мы садимся перекусить на край рва, временно отложив лопаты и кирки.

«Продырявить арбуз» — значит убить противника колющим ударом в живот. «Выпустить харч» — это то же.

— На этом каждый новичок спотыкается. Вроде бы все очень просто — тычь себе пикой и тычь, но не тут-то было. Пика не помело, а неприятель не крыса. Чтобы вогнать ему острие в брюхо, нужна смелость. Смелость и твердость.

Лука слушает. Хитрец Толло хорошо понимает, как нужен сейчас ему такой разговор.

— Настоящий боец, — продолжает Толло, — наносит удар с обеих ног, глядя в глаза врагу, расправив плечи. Доверяй своим рукам и оружию и стой как скала. Ты, Лука, кстати, сделал все правильно там, наверху. Я видел тебя. И порадовался. Тут есть чем гордиться.

Мой друг краснеет. Толло ухмыляется.

— Думаешь, ты теперь стал солдатом? — Он любовно хлопает Луку по плечу. — Ну, может, и не совсем, но, во всяком случае, ты уже не мальчишка.

Муштра и строительство — вот чем мы заняты. И то и другое может длиться и длиться, однако в войсках, возглавляемых Александром, жилы солдатам понапрасну не рвут. Свободное время — это святое, оно твое целиком. Никакого комендантского часа, никаких ночных проверок. От полудня и до двух часов — общий перерыв на обед. Вино дешевое, им хоть залейся. Вместо шагистики и отработки каких-то уже прилично освоенных тобой приемов можно отправиться на охоту. К этому никого не принуждают, но от желающих нет отбоя. Весьма поощряется физическое саморазвитие: палестры и гимансии строятся даже раньше столовых и алтарей. В отличие от порядков времен Филиппа и начала восточной кампании, женщинам не возбраняется бывать в лагере, ночевать со своими возлюбленными в палатках и сопровождать колонну на марше. Таковы несомненные преимущества службы в соединениях, находящихся под личным началом Александра. Но разумеется, у всего есть и оборотная сторона.

Уж если проводятся какие-либо учения, то в условиях, ничуть не уступающих боевым. Подъем и построение до рассвета. Марш-броски с полной выкладкой на тридцать миль, а то и на сорок. При этом подкрепляешься только тем, что тащишь с собой — никаких обозов и полевых кухонь. И да помогут боги тому, у кого сотрутся ноги или развалятся сапоги. Дома, в учебных подразделениях, недотепистых новичков подгоняют младшие командиры, здесь это делают сами солдаты. А еще — Александр. Но не бранью или разносами, а личным примером. Да-да, наш царь глотает пыль и месит грязь бок о бок с нами, обычными рядовыми. В простых доспехах, при полном вооружении, он словно летит над землей, устремляясь вперед. За ним не угонишься, он во всем первый. Но он всегда рядом, и ночью, и днем. Лучшего командира ждет трапеза в царской палатке, и знаменитые Кратер с Гефестионом будут беседовать с ним как друзья. Телесных наказаний в армии Александра не существует: самое страшное, что с тобой могут сделать, — это отчислить из войскового состава, но подобный позор хуже смерти. Один неодобрительный взгляд Александра мигом сбивает всю спесь с самых бравых вояк, тогда как его улыбка или похвала делает исполином последнего замухрышку.

Солдаты влюблены в Александра. Это не преувеличение. Он всегда в центре внимания, люди стараются подражать ему в движениях, в жестах, в любых мелочах, прибегают к разнообразным уловкам, стремясь как-то выделиться из толпы, привлечь его взгляд, понравиться ему, — в общем, ведут себя как очень робкие, но упорно добивающиеся взаимности воздыхатели. Если с ним приключается что-то неладное, армия чувствует это даже за много миль и приходит в волнение. Беспокойство не унимается до тех пор, пока войска вновь не увидят царя в добром здравии.

Для Александра — все, что угодно. Как бесконечно ни длилась бы всем надоевшая, утомительная муштра, никто не ропщет. Какими бы идиотскими ни казались задания, они выполняются беспрекословно. Приказано разбить лагерь — и мы разравниваем площадку в пять миль. Приказано сняться — и мы бросаем недоделанную работу. А уж на стройке долбим мерзлую землю так, что комья летят. Долбежка, только иная, продолжается и в палатках. Днем армия неустанно тренируется или трудится, ночью наваливается на девиц. Недаром все наши парни поджары, как леопарды, они так и рвутся из клетки, в которой их держит зима.