Солдаты Александра. Дорога сражений - [18]

— Умри, умри, умри! — орем мы в три глотки, как три дурака, налегая на древки. Острия наших пик, пронзив жертву насквозь, скребут камень.

А ведь этот афганец не зверь, у него человеческие глаза. Вид его мук терзает мне душу. Наконец удар одного из наемников вершит дело — враг падает, и двое моих товарищей исполняют над переставшим дергаться телом дикий танец, побуждаемые к тому не столько упоением, обычно сопутствующим победе в бою, сколько радостью избавления от собственных страхов. Я кричу что-то, увлекая их в погоню за невесть кем. К моему изумлению, они внемлют призыву и бегут следом.

Все заканчивается конным преследованием, в котором Стефан и шестеро наемников настигают последних беглецов. Они приводят обратно четырех пленников. Мы убили семнадцать человек, потеряв одного (малого, что несся впереди всех рядом с Толло). Трое наших ранены, в том числе мой приятель Кулак, сломавший, неловко грохнувшись оземь, лодыжку. Наступает ночь. Наши парни забирают оружие мертвецов, с жадностью поедают провизию, вытряхнутую из их котомок, и греют спины у костров, в которых жарко трещит собранный ими хворост.

В тот день два афганца пали от моей руки. Позднее их лица будут мне сниться. Позднее меня начнет мучить раскаяние. Но это придет потом, а сейчас… Сейчас я доволен. Я несказанно горжусь собой, оттирая с предплечий афганским песком засохшую кровь тех людей, которые, если бы могли, прикончили бы и меня, и всех нас не моргнув глазом. Наконец-то можно заснуть, не терзаясь стыдом. Я счастлив так, как, пожалуй, не был счастлив никогда в жизни.

9

Мы поворачиваем обратно. Путь, на который ушло шесть дневных переходов, отнимает теперь у нас вдвое больше времени, поскольку и люди, и животные смертельно устали. Да и идти приходится не по прямой: мы собираем наши же патрули и петляем от деревни к деревне, чтобы желудки еле переставляющих ноги солдат совсем уж не пустовали.

Каждое утро нам с Лукой приходится ломать голову, где раздобыть хоть немного еды, ибо именно мы с ним отвечаем в нашем подразделении за кормежку. Обязанность хлопотная, что говорить, но провизия нужна позарез, и мы применяем на практике затверженные раньше уроки. Учимся нагонять страху на местных жителей, не поддаваться на их слезные уговоры, пропускать мимо ушей заверения, что в доме не осталось ни крошки, не обращать внимания на мольбы и рыдания женщин, стариков и детей. Все это вранье. Раз они до сих пор еще не сдохли, значит, в селении есть что пожрать.

На девятый день обратной дороги к нам прибывает самый блистательный штабной посыльный, какого я когда-либо видел: царский «друг» в командирском чине и с государевой почтой.

Его сопровождают трое афганских проводников. Их приземистые ябу рядом с могучим жеребцом гонца кажутся замухрышками. Правда, тот, кто знает, как быстро передвигаются эти лошадки по горам и пустыне, никогда так не скажет, а тот, кто впервые с этим столкнется, сделает, скорей всего, вывод, что они могут летать. Пока прибывший командир совещается с Толло и Стефаном, мы по-быстрому жарим и уминаем все, что нам удалось отобрать у окрестных селян.

Потом нас всех собирают и сообщают, что Александр уже здесь, в Артакоане. Получив через гонцов сообщение о предательстве Сатибарзана и Спитамена, наш царь, прервав наступление на восток, оставил тяжелые войска под началом стратега Кратера, а сам во главе кавалерии и легкой пехоты повернул назад, преодолев за три дня сто восемьдесят миль пути. При его появлении мятежная конница пустилась наутек, а тринадцать тысяч неприятельских пехотинцев он загнал в горы и осадил в естественно укрепленной твердыне под названием Материнская Грудь. Александр пообещал отпустить их всех с миром, если они опять признают его власть над собой. В ответ ему прислали выпотрошенную собаку. Что значило «убирайся в ад».

Приказы, доставленные «другом», предписывают нам не возвращаться в Артакоану, а со всем возможным проворством поспешать к месту первоначально учиненной мятежниками резни, дабы защитить тела наших соотечественников от вполне вероятного нового осквернения. Нам велено оставаться там, пока Александр не покончит с вконец зарвавшимися бунтовщиками и не прибудет к нам лично, чтобы оказать подобающую честь павшим. Двое афганцев на ябу будут указывать нам дорогу.

Через три дня мы прибываем туда, куда должно, — к узкой горловине между гранитными скалами. Там уже мается кое-какая охрана — недоукомплектованный отряд наемников из Аркадии. Караульные очень нам рады, ибо их слишком мало, чтобы и долее удерживать на расстоянии орды потерявшего голову мародерствующего ворья, состоящего главным образом из местных женщин, болтающихся поодаль в надежде утянуть щит или наконечник копья. Бронза и железо сами по себе очень дороги в этом диком краю, не говоря уж о ценности оружия как такового.

Нам рассказывают, что произошло с нашими соотечественниками. Хуже всего пришлось тем, кто не погиб сразу. Пленников раздели донага, распяли на земле, вогнав им длинные ножи в бедра и развалив мясо до кости, потом выпотрошили несчастных, выкололи им глаза и отрубили гениталии, которые, натерев терпентиновым маслом, сожгли. Все это проделывали, пока в жертвах еще теплилась жизнь.