Солдатское сердце - [3]

Вечером, когда поручения генерала были выполнены, Петр и красноармейцы, довольные, спокойные, сидели у костра и пили чай с домашними пирогами. Вскипятили полное ведро, заварили, кроме чая, еще травы душицы и листья смородины. Черпали кружками и пили аппетитно, кто сколько хочет. Пирогов и сахара Петя взял много.

Напившись чаю, лежали на ароматной скошенной траве, отдыхали в тишине.

Где-то в зарослях озера настороженно покрякивала утка; в небе просвистели острыми крыльями чирки; в костре потрескивали пни и сучья, которые захватили, когда ехали через сосновый бор; булькала уха, выбрасывая аромат вареной рыбы и лаврового листа. И в этом множестве понятных звуков Петя уловил вдруг близкий топот копыт и даже легкое покашливание отца. Едут! Он вскочил и бросился навстречу всадникам.

— Сюда! Сюда! — позвал Петя.

— Вижу, не кричи, — как всегда спокойно ответил отец. — Костер за версту виден. Конспиратор лыковый, тоже мне…

Петя придержал лошадь, на которой сидел Жуков. Он узнал командующего сразу, хотя Георгий Константинович был в красноармейском обмундировании, в резиновых сапогах и без орденов и знаков различий.

— Здравствуйте! — сказал Петя, не зная, как назвать Жукова: Георгием Константиновичем или генералом?

— Мой сын — Петр, — сказал генерал Косенко.

— Помню, помню, — ответил командующий и с размаху схватил руку мальчика и крепко сжал. — Вот какой вымахал. Ну, а спорт конный не забыл?

— Завалил грамотами и призами, — ответил за сына отец. И в этих словах Петя не уловил — радуется он или укоряет за чрезмерное увлечение спортом.

— Так это же хорошо, — похвалил Жуков, — если, конечно, с учебой все нормально. Ну, показывай свой бивуак. Чую, и ушицей припахивает. Признаюсь, проголодался. А ты как? — подтолкнул он генерала Косенко. — Думаю, тоже не откажешься от ухи? Или она из консервов?

— Доложи, Петр! — сказал отец.

— На ведро двадцать семь карасей и три больших линя. А вперед сварили всю мелкоту, процедили ушицу и положили в ведро крупную рыбу.

— Вот это я понимаю, — улыбнулся Жуков. — Это не то, что я — ловил в детстве кошелкой. Бывало, наловишь мелочишки, половину соседям за хлеб да картошку отдашь.

Подошли к костру. Коноводы отвели лошадей.

Жуков снял ремни, сбросил сапоги, взрыхлил скошенную душистую траву и сел поближе к костру, выставив к теплу босые ноги.

— О, какой красавец сеттер! — удивился Жуков, только сейчас заметивший Урала. — Неужели тот самый? Притих-то как.

— Да, это тот самый ваш щеночек, — ответил Косенко. — Послушный. Хозяин сказал «лежать» — значит, умри, но не вставай. Даже голоса не подаст. Нельзя.

Урал, улавливая, что говорят о нем, посматривал то на хозяина, то на Жукова. Глаза темно-коричневые, умные.

— Ну, иди ко мне, иди, — позвал Жуков собаку. — Хороший, иди!

Сеттер посмотрел на хозяина и, получив разрешение, робко подполз к Георгию Константиновичу, положил голову на колени.

— Люблю сеттеров. Умные и красивые собаки. Не ожидал, что твой сын порадует меня таким отличным псом. А как работает?

— Превосходно, — ответил Косенко, садясь рядом с Жуковым. — И представьте себе, почти не натаскивал. Умница. Все отлично понимает, быстро находит и, удивительно, чужую дичь не подбирает…

Жуков рассмеялся:

— Трофеи чужие не приписывает себе.

Георгий Константинович как-то быстро перешел на деловой лад, заинтересовался.

— Ну, докладывай, Петр, много дичи? — спросил он строго.

Петя обстоятельно рассказал об озерах поблизости, где и сколько замечено выводков, как лучше подойти к плесам, где построены шалаши.

— А шалаши зачем? Это же не весенняя охота с подсадными.

Петя заметил, сколь непроницаемо и властно лицо Георгия Константиновича.

— Я тоже так думаю, — ответил Петин отец, — шалаши, пожалуй, не нужны.

Но Петр не согласился:

— Шалаши потребуются. Они без крыши, и из них можно по перелетной птице стрелять. А впереди плесы, на рассвете удобно по сидячим шарахнуть…

Жуков засмеялся, поворошил волосы на голове Пети.

— Люблю настойчивых людей, имеющих свое мнение. Ну, а пока, может быть, мы «шарахнем» по ухе?

За приготовление стола взялся сам Косенко-старший. Он расстелил скатерть, выложил из корзины помидоры, огурцы, хлеб, колбасу, поставил перед Жуковым тарелку.

— Не узнаю тебя, Федор! — удивился командующий. — Тарелочки, колбаска… Мы же на природе, а не на банкете. Попроще. Ставь ведро с ухой вот сюда. Всем по деревянной ложке и по краюхе хлеба… Проголодался сегодня. Выехал в шесть утра, а вот сейчас, — он посмотрел на часы, — уже одиннадцать ночи. Зови коноводов. Ухи, вижу, всем хватит. И дозорных снимай. Вижу, ты охрану расставил.

Красноармейцы все, как один, от ужина отказались, сославшись, что уже ели пироги и пили чай. Петя подтвердил. Уха получилась отменная. Петя выловил большого линя и положил на тарелку перед Жуковым.

— Рано. Надо нахлебаться вдоволь ухи, — улыбнулся Георгий Константинович. — Помню, в детстве учили есть из общей миски. Загнала меня нужда к дяде-скорняку в мастерскую, и в первый же день казус. Сели обедать, а я проголодался и раньше всех пару кусочков мяса выловил. С удовольствием проглотил их и уже начал вылавливать третий, как неожиданно получил ложкой по лбу. За что — не пойму. Хозяйка Матрена объяснила: «Не суйся без команды». Били здорово за малейшую провинность. А условия препаршивые: в мастерской пыль, работали часов до одиннадцати, спали тут же в мастерской на полу. Ко всему «городскому» привык быстро, но по деревне и дому скучал до слез. Я и теперь, признаться, не люблю город. Не могу без этого, — Жуков поднял клок душистой скошенной травы, понюхал. — Лес люблю, речки, простор. Ничего не было приятнее в детстве, как ходить с сестрой в лес за ягодами, грибами, хворостом…