Солдатский подвиг - [25]
— Главное — о смерти не думай. Думай о жизни…
О многом думал Прибылов, осторожно пробираясь по лесу, но мысли были какие-то растрёпанные, невесёлые.
Он вспомнил, что не оставил Шуйскому обещанных кремней для зажигалки и тащит их сейчас зачем-то в кармане гимнастёрки, что не ответил на последнее Наташино письмо, что зря не попрощался с ребятами из соседней землянки.
Потом внимание его привлекла почему-то осина. Все деревья поблизости стояли обнажённые, а эта всё ещё трепетала жёлтыми листьями, будто дрожала от холода. Интересно бы приметить место, сделать зарубку на стволе дерева, наведаться сюда через год и посмотреть, как осина будет вести себя будущей осенью: сбросит листву вместе со всеми или опять заупрямится.
«Будущей осенью! — горько усмехнулся Прибылов. — Сообразил тоже! Загадывать на год вперёд, а до смерти четыре шага… Самое глупое — попасться сейчас, когда ещё ничего не сделано. После дела — куда ни шло. Но сейчас…»
Он снова остановился, прислушался: только шелест умерших листьев и птичий гомон на верхушках деревьев, уже освещённых солнцем.
Туман, процеженный сквозь лесную чащу, растворился. Прибылов стал лучше видеть, но и его самого можно теперь заметить издали.
Весь день Прибылов шёл по лесу в обход станции Хвойная. Он правильно рассудил, что с запада подойти будет легче. Дальше от линии фронта — меньше патрулей, опасных встреч.
В предвечерний час он вышел к железнодорожному полотну. Переходить через насыпь было рискованно, тем более что вдали справа виднелся семафор, поднявший железную руку, — очевидно, какой-то разъезд.
Прибылов пошёл вдоль кромки леса. Не доходя до разъезда, он залёг за штабелем противоснежных щитов и решил дождаться темноты.
Он лежал, с наслаждением вдыхая запахи железной дороги, манящие нас с детства. Ему несколько раз довелось видеть на фронте железную дорогу. Но то были ржавые рельсы, давно забывшие прикосновение колёс, — рельсы, едва видимые за травой, которая безнаказанно росла на щебёнке и чуть ли не на шпалах.
Человек на войне привык к противному запаху гари и научился различать все его оттенки: от горелого тряпья и головешек до горелого мяса. Но паровозная гарь — необычного сорта. Смешанный запах каменноугольной смолы и нагретых букс — это мирные запахи, давно забытые, подобно аромату свежевыпеченного хлеба или назойливому душку нафталина.
Прибылов дотемна пролежал за штабелем. Он не раз пригубил фляжку и основательно, второй раз за день, закусил, не очень-то считаясь с тем, что съел больше суточного пайка.
«Мало ли что на трое суток, — подумал он, как бы возражая старшине роты. — Ты попробуй сперва проживи эти трое суток! А умирать на голодный желудок я не согласен…»
Далёкое дыхание поезда заставило насторожиться. Послышался нарастающий гул; ему отозвались гудением рельсы.
Паровоз шёл с прищуренными фонарями. Не доезжая семафора — он скорее угадывался, чем виднелся в предвечернем сумраке, — машинист начал тормозить, и под вагонами в неверном свете искр стали видны колёса.
Грохочущий состав поравнялся с Прибыловым. Вагоны двигались медленно, тяжело подрагивая на стыках. Состав тащили два паровоза, шедшие один в затылок другому. Лишь несколько цистерн различил Прибылов на фоне тёмного неба. Все остальные вагоны — крытые, частью большегрузные. Сомнений не оставалось: снаряды.
«Пусть себе идут, — решил Прибылов с облегчением. — Полежу полчаса, а потом дам ракеты вслед поезду. Куда он денется? И вовсе не нужно вылезать отсюда, из-за щитов, и идти на станцию. Не станут же разгружать снаряды в чистом поле».
И до того соблазнительным показался этот план, что Прибылов готов был загодя вытащить из-за пазухи ракетницу. Но ещё раньше он едва не сгорел от стыда, поняв, что просто-напросто струсил и теперь ищет для себя оправданий. Между тем он чувствовал, что именно сейчас, когда вагоны движутся мимо, решается успех всего дела и он должен что-то предпринять.
Патрулей Прибылов не видел, но можно было думать, что они торчат на всех тормозных площадках.
Он принялся было считать вагоны, но сбился со счёта и внезапно подумал: «А что, если подъехать до Хвойной?»
Прибылов устал, и ему очень не хотелось брести дальше пешком. Кроме того, поездка избавляла от поисков станции в темноте. А самое важное — он может опоздать. Немцы выгрузят, развезут снаряды и оставят его в дураках.
Вряд ли Прибылов успел взвесить все «за» и «против» — скорее всего, он принял решение, повинуясь чутью разведчика.
«Двум смертям не бывать, — успел он подумать, — а от одной вряд ли отвертеться. Только чтобы не по-глупому, не раньше времени…»
Он рванулся к движущейся стене вагонов, ухватился за ускользающие поручни, в два прыжка вскочил на тормозную площадку и тотчас же наткнулся на часового.
Тот сидел на скамеечке сгорбившись, засунув руки в рукава, зажав карабин между коленями. Прибылов не дал ему встать и умело использовал оба свои преимущества: внезапность и свободу движений, присущую человеку, который твёрдо стоит на ногах.
Он выхватил карабин и обрушил его кованым прикладом на голову немца. Тот был без каски, и участь его решилась мгновенно.
