Солдат Яшка, красная рубашка, синие ластовицы - [2]

— Самое лучшее. А то небось и для ваших ребят пример он дурной…

— В том-то и сила, хотя, благодарение Богу, я не замечаю, чтобы они перенимали от него всякие шалости.

— Так и поступите, Фома Семенович. Учителям не привыкать-стать возиться с ребятами. Я там законоучителем, и с своей стороны буду содействовать его исправлению.

— Всепокорнейше благодарю вас, батюшка. Завтра же отправлю мальчугана сам и прикажу не жалеть розог.

— Шибко наказывать — тоже мера крутая и не ко всякому применима, может совсем отбиться от рук; а нужно воздействовать на ум и сердце, это будет прочнее.

— Вам лучше знать, батюшка. Стало-быть, я отдам, и пусть делают как лучше.

Фома Семенович приподнялся с места, чтобы откланяться батюшке, а том ему говорит:

— Куда же вы, Фома Семенович? А я полагал предложить вам стаканчик чайку, небось самовар вскипел.

— Недосуг, батюшка. Знаете, у нас дело живое, везде нужен свой глаз, а на чужих людей полагаться невозможно. Другим разом я ваш покорнейший слуга.

— Дело прежде всего, не смею задерживать. А уж насчет племянника так и поступите, я тоже помогу, как смогу.

Пришел Фома Семенович домой и позвал Яшку, которого с трудом могли найти где-то на улице. Мальчуган, предполагая, что его позвали ради наказания, так как в этот день он изрядно набедокурил, вошел несмелыми шагами в горницу, употребляя над собою усилия, чтобы казаться спокойным.

— Где ты был? — спрашивает его Фома Семенович.

— На огороде, — смело отвечает Яшка.

— Что ты там делал?

— Смотрел, как роют картошку.

Едва он успел выговорить, как вошла Марфа Степановна и говорит:

— Сейчас приходили от Бабиных жаловаться на этого пострела: вишь ты, запустил камнем в их окно; камень-то упал на чайную посуду и перебил ее на два рубля.

— Это не я, тетенька, это швырнул Ванька Колесников и убежал, а я только стоял неподалеку, — не смущаясь утверждал Яшка.

— Не лги! Это дело твоих рук! A за час приходила Романиха и жаловалась, что он отвязал теленка, что пасся на лужку и он убежал в стадо.

Фома Семенович сидел и мотал головою, выслушивая обвинения, возводимые на Яшку, и кем же? Его защитницею, кроткою, доброю женщиною. Мог ли он сомневаться в действительности проказ племянника? Однако ж, на этот раз Фома Семенович воздержался от наказания, и сделав над собою усилие, сказал:

— Вот что, Яков: завтра я сведу тебя в школу. Если захочешь учиться, то выйдешь в люди, а не захочешь, то я отправлю тебя в деревню, и знать тебя не хочу и ты не знай, что я твой есть дядя.

Яшка стоял молча, но по лицу его не было заметно, чтобы он был огорчен или струсил.

— Что ж ты молчишь? Говори, будешь учиться? — спросил Фома Семенович.

— Буду, дяденька, — отвечал Яшка, глядя на дядю исподлобья.

— Ну, ступай, я тебе прощаю сегодняшние твои проказы, а уж если еще что-нибудь набедокуришь, то не прогневайся.

Яшка убежал, а Фома Семенович, оставшись с женою, сказал:

— Батюшка присоветовал отдать Яшку в школу и говорит, что с ним нужно обращаться кротко и смирно, а то, вишь, от рук отобьется.

— Уж если батюшка так советует, так и поступить следует.

На другой день Фома Семенович сдал Яшку в школу. Но тут он нисколько не переменился к лучшему, и по-прежнему продолжал свои шалости, а учиться грамоте и не думал. Не мало терпел он от учителей своих, но все это было как с гуся вода. Добился он до того, что его оставили в школе для одного только счета, да потому еще, что Фома Семенович аккуратно платил за него деньги.

Все, бывало, сидят в школе, учат уроки, одному только Яшке нечего делать, вот он и станет, ради скуки, мешать своим товарищам: в кого издали жеваной бумагой бросает, кого колотит линейкой по голове и до тех пор пристанет, пока товарищ пожалуется на него учителю. Но в большинстве случаев он не допускал до этого, упросив обиженного им товарища и наобещав ему, чуть не золотые горы. Когда мировая состоится, он накидывается на другого ученика, видоизменяя свои проказы — то переставляет чернильницу и песочницу незаметным образом и рад, когда товарищ обмакнет перо в песок или прольет чернила на тетрадь.

Во время перемены, когда учеников выпустят погулять, Яшка потешится вволю, никого не пропустит без того, чтобы не ущипнуть или не дать толчка; все это смастерит так ловко, исподтишка, что не всякий ученик подумает на него и в отомщение бьет другого, ни в чем не повинного. Иль пристанет Яшка к мальчику, который помоложе и начнет приставать:

— Давай играть в кубарики.

— Да где же нам взять кубарь? — спрашивает мальчик.

— Экой ты чудак! — говорит Яшка. — Мы и без кубаря поиграем, хочешь?

— Пожалуй, но как же это без кубаря?

— Очень просто. Я стану хлестать тебя кнутиком, а ты вертись да вой.

Мальчик не совсем еще поймет, а у Яшки и кнутик уже готов.

— Ну, как же? — спрашивает мальчуган нерешительно.

— Экой ты глупый! Обернись-ка раз.

Мальчик обертывается, а Яшка и начнет гукать и хлестать по плечам. Тот, действительно, завоет, но не изображая кубаря, а от боли. Сбегутся ученики и станут спрашивать:

— Что тут у вас?

Мальчик, изображавший кубарь, ревет, а Яшка объясняет:

— Согласились мы играть в кубари: на его долю выпало быть кубарем, а на мою погонщиком. Стал я гонять его, сначала он исправно гукал по кубариному, а потом вдруг стал плакать. Спросите его сами, отчего он ревет!