Солдат трех армий - [134]

— Дорогой Винцер, не собираетесь же вы строить бундесвер без традиций? Это была бы армия без костяка.

— Что следует понимать под традицией? Во всяком случае, я считаю, что Дениц не вправе в своих речах ссылаться на участь павших солдат. Бесспорно, мы помним о них и чтим память наших товарищей, но мы стремимся укрепить решимость воспрепятствовать возникновению новой войны. Дениц принадлежит к той эпохе, которой, видит бог, мы никак не можем гордиться. Мы должны руководствоваться совершенно новыми идеями, в этом наш долг перед павшими в бою.

— Вы правы, Винцер, но нам нельзя обойтись без примеров, достойных подражания, нам нужно усиливать обороноспособность страны и возрождать для новой жизни солдатский дух. Это проблема гражданского воспитания. Тут сталкиваются одни эмоции с другими. С этой точки зрения создание института уполномоченных по обороне, быть может, принесет пользу, но только если дело будет правильно поставлено.

Я решил прекратить разговор на столь щекотливую тему, и мы выпили за уполномоченных по обороне, хотя еще и не знали точно, будут ли они назначены и кто именно. Но все же нашелся повод для того, чтобы выпить. Однако кто-то из нас снова заговорил о задачах бундесвера. Мы все держались того мнения, что он должен быть, во всяком случае, достаточно сильным, чтобы остановить и отбить возможное нападение на Федеративную республику. После обычных ядовитых замечаний относительно боеспособности наших союзников капитан Кезер, адъютант командующего авиационной группой, высказал взгляд, который, как я мог убедиться, разделяется многими в западногерманском обществе.

— Русские не победили бы, если бы американцы не пришли им на помощь.

К этому он прибавил:

— Теперь дело обстоит иначе. К сожалению, у них есть атомная бомба. Но все же они не устояли бы против маскированного удара. Нужно им это ясно дать понять. Тогда мы вернули бы потерянные территории без большого напряжения и, может быть, без единого выстрела.

Кезер был не слишком умен, и у него были две излюбленные темы: его участие в войне в качестве летчика транспортной авиации на старом «Ю-52» и потерянные территории. С птичьего полета он разглядел «обессиленную» Красную Армию и никак не мог понять, почему наши «пешедралы», как он называл пехоту, все дальше отступали. Я считал его манеру говорить, его вздорные и пустые замечания слишком глупыми и избитыми, чтобы входить в их обсуждение. Он просто был не в состоянии понять, что с самого начала войну нельзя было выиграть, что она уже в силу своего преступного характера закономерно должна была закончиться поражением. Подобная неспособность вникнуть в суть событий могла быть плодом умственной ограниченности; впрочем, не менее нелепыми были разглагольствования многочисленных офицеров, особенно старых стратегов в Обществе по военным исследованиям. Там в военно-исторических докладах совершенно серьезно исследовался вопрос о том, какой исход имела бы война, если бы вермахт переправился через Ламанш; если бы Гитлер занял Гибралтар или Роммель — Суэц; если бы были оккупированы Мальта и Кипр; если бы нападение на Советский Союз было предпринято на два месяца раньше или если бы до начала первой зимы вермахт отошел на линию Днепра; если бы японцы атаковали русских с тыла или если бы генералы вывели 6-ю армию из Сталинграда; если бы на Западе прекратили наступление, а освободившиеся дивизии сражались бы только на Востоке.

Если бы да кабы…

Не имело никакого смысла напоминать капитану Кезеру, что фельдмаршал Кейтель в 1945 году подписал безоговорочную капитуляцию.

Пока Кезер продолжал разглагольствовать, я вытащил из ящика письменного стола специальный выпуск дюссельдорфской газеты «Дойче фольксцайтунг» от 18 октября 1958 года; там была опубликована длинная, привлекшая мое внимание статья профессора Хагемана об атомном вооружении, в которой автор передавал содержание своей беседы с Вальтером Ульбрихтом. Я читал вопросы Хагемана и ответы Ульбрихта и нашел, что высказанные при этом мысли заслуживают обсуждения. В этой беседе был указан путь к соглашению и намечены дальнейшие шаги, могущие позднее привести к объединению обоих германских государств; все это звучало убедительно, хотя некоторые предложения и были несколько утопичными. Так, например, я плохо представлял себе, как Аденауэр и Ульбрихт сели бы за один стол: трудно было бы к этому побудить старика из Ренсдорфа.

Мне захотелось посмотреть, какова будет реакция моих посетителей, и я вручил им газету, вкратце пояснив, в чем дело. Эффект не был для меня неожиданным. Все заговорили наперебой:

— Этот Хагеман во власти иллюзий.

— Предатель! Подлец!

— Круглый дурак, разве можно разговаривать с этими людьми!

— Эти профессора совершенные невежды. Они рассуждают о вещах, в которых ничего не понимают.

— Ульбрихт не партнер для переговоров. Кому он вообще известен?

Когда волнение несколько стихло, я достал еще одну газету и прочел вслух следующее:

— «Репортер спросил офицера: «Знают ли ваши солдаты, призываемые в армию, фамилию немца, занимающего пост президента ФРГ?»

Офицер ответил: «Вероятно, не найдется ни одного. Они гадают: Аденауэр, Олленхауэр или Штраус. Хейса никто не называет».