Солдат - [85]

Решение всех этих вопросов, в том числе и щекотливого вопроса о Формозе, откуда войска Чан Кай-ши угрожающе смотрели на красный Китай, предоставлялось раньше генералу Макартуру, а теперь ответственность за них перешла ко мне.

В полдень 12 апреля я вылетел в Токио для предварительного обсуждения всех вопросов с генералом Макар-туром. Прямо с Канадского аэродрома я направился к нему в штаб. Макартур немедленно и чрезвычайно учтиво принял меня. Я испытывал естественное человеческое любопытство и хотел посмотреть, как на генерала подействовало неожиданное отстранение от высокого поста. Он был такой же, как всегда, — спокойный, сдержанный, дружелюбный, готовый помочь человеку, который Должен сменить его. Правда, он несколько раз упомянул, что сменили его очень неожиданно, по в его тоне я не почувствовал ни горечи, ни озлобления. Выдержка этого выдающегося человека, так спокойно принявшего столь ошеломляющий удар, поразила меня.

Вопрос о том, чье мнение об этой войне было правильным, а кто ошибался, несомненно, будет предметом горячих дебатов до тех пор, пока будет вестись летопись истории. Я уже высказал свою точку зрения по основному спорному вопросу — о целесообразности преследования китайцев до р. Ялуцзяп. Я солдат и потому не подвергаю сомнению право президента как верховного главнокомандующего сместить любого офицера, с чьим мнением он не согласен, хотя искренне считаю, что отставку Макартура можно было осуществить с большим тактом.

За несколько часов мы с генералом Макартуром обсудили все вопросы, связанные с кругом моих новых обязанностей. После этой встречи я отправился обратно в Корею, чтобы покончить там со своими делами и передать командование. Мы летели туда ночью на самолете типа «Констиллейшен», принадлежавшему министру армии Пейсу. Это была машина с гораздо большей скоростью и удобствами, чем мой видавший виды В-17. Во время полета я по привычке занимался своими бумагами. Вскоре после полуночи внизу показались посадочные огни. Перед вылетом я приказал доставить меня на аэродром К-2 — главный аэродром около Тэгу. Уставший и полусонный, я был очень рад возвращению домой после долгого и трудного дня. Застегнув привязные ремни, я откинулся на спинку кресла и стал мечтать об удобной постели. Вскоре я с удовлетворением почувствовал, что мы коснулись земли, как вдруг самолет резко накренился и внутри все затрещало. Завизжали колеса, и по крыльям самолета, словно пистолетные выстрелы, застучал гравий.

Командир экипажа вышел из кабины с каким-то растерянным выражением лица.

— Вам нужен К-37, генерал? — спросил он.

— Нет, — ответил я, — мне нужен К-2.

Нс знаю, что случилось, — сказал он, показав головой, — но это К-37.

А случилось вот что. Пилот установил связь с оперативным дежурным па К-2 и получил разрешение на посадку. До этого он ни разу не был на аэродроме К-2 и, увидев в темноте К-37, принял его за К-2. Аэродром К-37 представлял собой посадочную полосу для легких самолетов, которую только недавно удлинили для приема двухмоторных С-47 и которая нс предназначалась для посадки больших четырехмоторных машин. Этот аэродром находился в той же долине, что и К-2, но километрах в восьми от него, около склонов большой горы. Даже для С-47 посадка на нем была сопряжена с риском. Позже пилот рассказывал, что он не видел этой горы и даже не знал о ее существовании. Теперь я был вынужден темной ночью трястись в Тэгу на виллисе и сообщить Пейсу, что его чудесный «Констеллейшен» оказался в ловушке на крошечном аэродроме. «Констеллейшен» вскоре благополучно взлетел, но я уверен, что его пилот надолго стал предметом шуток.

Прошло всего двое суток после моего назначения главнокомандующим, а из Вашингтона уже прибил Джон Фостер Даллес. Он прилетел — да он и не скрывал этого — взглянуть на меня и лично убедиться, что горячий боевой солдат не окажется слоном в посудной лавке. Даллес был автором мирного договора с Японией, и в то время уже шла подготовка к его подписанию.

Меня не смутила эта проверка. Я знал, в каком трудном положении я оказался, сменив прославленного генерала и дипломата, который находился в контакте с японским правительством с момента капитуляции Японии. Я не боялся проверки, так как не собирался преувеличивать свои способности, а хотел только умело воспользоваться умом, который отпущен мне богом. Будущее покажет, на что я способен, но я был совершенно уверен, что, если у меня будет возможность всесторонне рассматривать вопросы, я решу их правильно.

Прежде всего, мне предстояло решить нелегкую проблему о том, как быть с первомайской демонстрацией, организуемой вновь созданными профсоюзами Японии. Профсоюзные лидеры собирались созвать митинг на Императорской площади перед дворцом микадо. Японское же правительство, зная, что в профсоюзах активно действуют коммунисты, и боясь бунта, соглашалось на проведение митинга в другом месте. Мои советники нашли ситуацию очень сложной. Они говорили, что если я не поддержу японское правительство, то это будет плохим началом моей дальнейшей деятельности. С другой стороны, если я не разрешу провести митинг на Императорской площади, лидеры английских тред-юнионов и американских профсоюзов будут оскорблены и воспримут это как удар по так называемым интересам трудящихся… Но для меня выбор не представлял трудности. Японское правительство заявило, что митинга на Императорской площади не будет, и я согласился с этим. Митинг не состоялся, и я не получил ни единого слова протеста ни от тред-юнионов Англии, ни от профсоюзов Америки.