— Вы делаете правильный выбор, мой мальчик, — поддерживал его доктор Ханчке. — Образование правоведа даст вам филологические знания, к которым вы так стремитесь, и одновременно — твёрдую почву под ногами.
1837 год. Октябрь
Отец уехал в августе в Англию и долго не возвращался.
Все готовились к литературному гимназическому вечеру. Фридрих сочинил на древнегреческом большое стихотворение «Поединок Этеокла с Полиником». Доктор Ханчке уверял, что таким гекзаметром могли бы гордиться знаменитые античные поэты.
Вечер прошёл с блеском. Фридриху аплодировали больше всех.
— У тебя большой, настоящий поэтический талант! — возбуждённо говорил Клаузен. — И я прошу тебя, Фридрих, развивать свой талант дальше! В Германии купцов и адвокатов много больше, чем поэтов. Сейчас лишь Фрейлиграт умело совмещает в себе оба занятия… Да, знаешь ли новость: он ведь переехал к нам, в Бармен. Представь, я как раз сегодня имел честь познакомиться с ним! Это замечательно, что такой поэт будет жить именно в нашей Вуппертальской долине! Надеюсь вас познакомить друг с другом…
Но Фридрих не предполагал, что близкий человек — собственный отец уже принял решение, которое разрушит все его планы.
У отца было прекрасное настроение.
— Элиза, ты только посмотри на него! Наш сын скоро начнёт бриться, — обрадованно встретил он Фридриха. — Самостоятельный молодой человек!
— Только что заходила фрау Гребер. Рассказала, как хорошо тебя приняли на вчерашнем вечере, — мягко улыбаясь, проговорила мама.
Но отец, поморщившись, перебил её.
— Все эти гимназические вечера надо оставить. Да, мой мальчик, пора становиться настоящим мужчиной. Энгельсам нужны не пасторы, а дельные коммерсанты. И адвокаты им не нужны тоже — при случае они наймут адвоката за деньги. С завтрашнего дня ты становишься работником фирмы «Эрмен и Энгельс».
— Какой фирмы? — переспросил поражённый Фридрих.
— Элиза! Что в голове у этого гимназиста? Родословную своих греческих героев он вызубрил наизусть. А дела собственного отца для него в туманной дали. Так вот, мой мальчик, сегодня ты можешь смеяться и радостно петь… Тебе даже представить трудно, перед какой бездной стояли мы несколько месяцев назад. Только братья мои могли додуматься делить основной капитал. Ведь разделив его на троих, каждый из нас стал втрое беднее. А это страшно — обеднеть! Намного страшней, чем не разбогатеть… Но бог помог мне напрячь силы, и теперь мы — совладельцы новейшей фабрики в Энгельскирхене, а в ближайшие годы откроем филиалы в Манчестере, в Бремене. И если нам повезёт, мой дорогой старший сын, то наши конторы будут и в американских штатах, и в Индии. Для этого стоит хорошо поработать, как ты думаешь?
— Но как же гимназия? — спросила растерянно мама.
— А что гимназия? У нас на счету сейчас каждый зильбергрош. И мне нужен Фридрих — работник фирмы, а не гимназист. С завтрашнего дня забудь гимназическую премудрость, зато хитрую простоту коммерции учи наизусть!
Фридрих поднялся в свою комнату. Ему не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Но энергичный голос отца, доносившийся снизу, постоянно разламывал тишину.
* * *
— Я пробовал беседовать с вашим отцом, мой мальчик, — грустно сказал доктор Ханчке, — он непреклонен. Я хочу надеяться, что вы сами пройдёте курс наук, которого лишаетесь. Сейчас я допишу ваше выпускное свидетельство.
Своим изящным почерком, которым так гордился с юности, доктор Ханчке продолжил записи на листе с королевским гербом:
«…во время своего пребывания в старшем классе отличался весьма хорошим поведением, а именно обращал на себя внимание своих учителей скромностью, искренностью и сердечностью и при хороших способностях обнаружил похвальное стремление получить как можно более обширное научное образование…»
Ханчке задумался, а потом добавил слова, непривычные для официального документа:
«Нижеподписавшийся расстаётся с любимым учеником, который был особенно близок ему благодаря семейным отношениям и который старался отличаться в этом положении религиозностью, чистотою сердца, благонравием и другими привлекательными свойствами, при воспоследовавшем в конце учебного года… переходе к деловой жизни, которую ему пришлось избрать как профессию вместо прежде намеченных учебных занятий, с наилучшими благословениями».
И подписался: «Д-р И.-К.-Л. Ханчке».
1837 год. Осень — зима
На столе, обитом потёртым зелёным сукном, кроме оловянной чернильницы, нескольких перьев да двух увесистых конторских книг, ничего не было.
— Для начала обучишься ведению переписки, — сказал отец. (Вот для чего пригодится наука Рипе!) — С восьми до двенадцати в книгу с синей обложкой будешь записывать входящие письма.
В полдень все конторщики города разгибали спины и отправлялись по домам обедать.
— С двух до шести в книгу с зелёной обложкой — регистрировать письма исходящие. Те, что даст тебе Зигфрид.
— А потом?
— Получаешь свободу, которой так жаждешь. Если не потянет в сон, занимайся своими науками. Тебе будут платить деньги — столько, сколько получают ученики конторщиков.
Ближе к кафельной печке сидел старший конторщик Зигфрид. Он отработал в этой комнате больше тридцати лет.
