Солдат из Казахстана - [56]

— Вы, бесспорно, имеете дарование, товарищ художник, вы создадите большие полотна, но вам пока не хватает еще своего лица, — заключает Володя.

Он обнял Сергея и сел с ним рядом.

— Ну, ты не сердись, Сережка. Давай создадим с тобой коллективное солдатское произведение. Вот погляди на этого парня. Каким красавцем ты его намазал? Можно подумать, что это сам Печорин, а он ведь наш общий знакомый. Сказать, что он очень красив, — клевета! Давай-ка дадим его так, как он есть, и пусть не на нас обижается, а на бога! Я помню, тогда на нем была здоровая «боевая» шинель, вся в дырках. Он уже на машине потом что-то старался зашить.

Я делаю вид, что не слышу и не понимаю, что все это Володька говорит обо мне.

— Ты видишь, Сереженька, — увлекся Володя, — ведь старостиха Василиса вошла в историю вовсе не потому, что была красавица… Я думаю, даже его жена не будет в обиде за это.

Жена… Да, моя жена! Здесь, на отдыхе, я начал получать ее письма на три-четыре дня раньше, чем прежде, но где она и что делает — мне по-прежнему неизвестно. Судя по сообщениям, у них стоит жара, поспели фрукты, и. значит, она тоже где-то здесь, на Южном фронте…

Сигнал играет тревогу. Звучит команда капитана Мирошника, сверкающего новеньким обмундированием и четырьмя звездочками на погонах.

Перед нами — транспортный самолет. Входим справа по одному, грузимся.

Самолет дрожит, крутя вихрем пыль. Уже пожелтевшие осенние травы приникают к земле от мощного ветра, вздуваемого пропеллером.

Наша рота разделилась на две части. С нами летит замполит, капитан Ревякин. В другой самолет Мирошник возьмет остальных.

Без всякого прощального ритуала самолет берет курс на юг.

V

Описать, что творится во время большого ночного боя, очень сложно, а когда что-нибудь трудно описывать, мы для большей ясности прибегаем к сравнениям с вещами, всем хорошо знакомыми, или (как это ни странно) с тем, что никому не известно, — с такими, например, штуками, как ад.

Итак, ад кипел этой ночью в пылающем городе и его окрестностях. Все было охвачено сплошным разливом огня, и казалось, что от ударов снарядов рушатся не здания, а какие-то горящие скалы. В облаках, в удушающей копоти, слева от нас, над морем, нависло тяжелое черное небо без единой звезды, и лишь порой блеклым сереньким пузырем где-то особенно далеко вздувалась луна.

Снаряды и мины летели на нас из горящего города, падали непрестанно в поле, и каждый из них на мгновение вспыхивал громадным багряным кустом с широкими огненными листьями, которые тут же окутывались дымным мраком и тучей летящей земли.

Справа от нас, как из вулкана, извергалась лава огня: обволакивая ночь черным дымом, горел огромный цементный завод. До самого последнего вечера его территория оставалась «ничейной». Теперь она занята всепожирающим пламенем.

Это был родной город Володи Толстова. Тут он родился и рос. На этом заводе раньше работал его отец.

Еще правей, за заводом, — гряда высоких холмов. Днем это были голые серые горы, с виду похожие на стадо гигантских слонов. Ни признака жизни не было на их мягких склонах. За ночь на них как будто вырос новый город, вспыхивающий огнями, точно в окнах сотен домов то и дело включают и выключают свет. На этих высотах к ночи расположилась наша тяжелая артиллерия.

Мы пробираемся к городу берегом моря. Во вспыхивающем свете ракет и снарядов мы видим слева высокие волны, но обычный гул их тонет в грохоте боя. Нам приказано выяснить положение морского десанта, который вчера высадился в городе у пристани и связь с которым нарушена.

На каждом шагу натыкаясь на трупы людей и лошадей, под густым обстрелом артиллерии и пулеметов, мы медленно приближаемся к городской черте. Передвигаясь ползком от воронки к воронке, от одного человеческого трупа к другому, мы оставили за собой уже пять километров.

На спине у меня прикреплены к поясу концы двух шнуров, каждый по двадцать метров. На других концах этих шнуров — Самед и Володя, отлично знающий город. Шнуры служат нам для безмолвных переговоров и для того, чтобы не потерять друг друга среди сотен человеческих тел, которые в моменты неверного освещения поля огнями ракет тоже кажутся ползущими то с нами — к городу, то нам навстречу — к морю, в зависимости от того, в какой момент атаки скошены боевым огнем эти перемешанные здесь наши и вражеские солдаты. От трупного запаха воздух над полем тяжел, даже ветер его не может очистить.

Володя дернул меня за шнур: «Стой!»

«Что такое?» — спрашиваю я тем же способом.

«Иди сюда!» — торопливо зовет шнур.

Мы подползаем на зов.

Возле черной туши убитой лошади лежит красноармеец, рядом с ним — Володя.

— В чем дело?

— Немцы-разведчики впереди.

— В воронке… шагов с полсотни отсюда, не больше, — добавил раненый.

— А ты кто?

— Разведчик.

— Тяжело тебя ранило?

— Обе ноги… Я все время за ними слежу… Они еще в сумерках подошли, а дальше не смеют… Вон там в воронке сидят… и курят… Дымок доносило сюда…

Тяжело встретить вот так бойца, которому нужно помочь, а ты не можешь… Мы должны были его оставить, ограничившись тем, что наложили жгуты на раны.

— Будем живы, пойдем назад — подберем, — обещал Володя разведчику.