Солдат идет за плугом - [91]

"Видала она что-нибудь или не видала?"

Но нет… Берта вошла обычной походкой в амбар, спросила старика, не завалялся ли тут случайно какой-нибудь дуршлаг — очень он нужен в кухне. На Хельбер-те взгляд ее задержался чуть дольше, но, посмотрев на чурбан с торчащим в нем топориком, она спокойно обратилась к Фрицу: чурбан пригодился бы для рубки мяса, пускай он попозже занесет его на кухню.

— Закрой! — закричал Хельберт старику, указав глазами на дверь, когда Берта вышла.

Черт бы побрал эту ведьму с ее пристальным взглядом! Сам не зная отчего, он почувствовал тревогу.

Старик спокойно пошел к полуоткрытой двери, притворил ее, вернулся и покорно принялся перетаскивать вилами сено.

Что же связывало Хельберта со старым Иоганном, что он искал с дамским револьвером в кармане под копной сена? И вообще, что представлял собой этот немец с мозолистыми руками рабочего?

Фриц был сыном богатого крестьянина Отто Хельберта, который много лет назад приехал откуда-то из западной части Германии и поселился навсегда в одной из деревень Восточной Пруссии, километров на триста восточнее Клиберсфельда.

От своих односельчан Отто отличался только из ряда вон выходящим усердием, необычным даже среди трудолюбивых немецких крестьян. Новосел давал себе отдых только на те часы, когда спал, да еще на несколько минут, чтобы перекусить.

Когда пришло время, Отто женился на высокой; белобрысой девице с желтоватым пушком на руках и на лице, крепкого сложения, с большими ладонями и широкой плоской грудью. Внешности ее Отто не придавал большого значения — невеста годилась для работы, вот и все. Деревенские старики долго не могли забыть причуду помещика Киршенштейна, который вознамерился непременно сделать из Отто собственника. Помещик питал слабость к этому замечательному батраку. Он даже дал ему взаймы, чтобы тот приобрел клочок земли и выстроил себе домик.

Отто работал по воскресеньям, не соблюдал никаких праздников, не ходил в кирху. Казалось, он не верил ни во что, кроме работы. Люди стали наконец косо поглядывать на такого еретика и предсказывали ему божью кару. Отто и сам понимал, что так не годится, но успокаивал себя тем, что "бог труды любит", и продолжал работать с еще большим рвением. Он прямо-таки молился на тяпку. Трудился с таким жаром, что, казалось, господь бог делает для него исключение и не только не выказывает признаков гнева, а напротив — благословляет его: жена каждые два года рожала Отто по сыну.

После десяти лет брака в семье Отто Хельберта было пятеро сыновей, из которых старший — Фриц умел уже многое: он нянчил младших братьев, гонял на пастбище и поил двух лошаденок, которые завелись в хозяйстве, и успел уже рукоятками плуга набить мозоли на ладонях.

Еще одной отличительной чертой Отто, своего рода железным законом его жизни, было суровое требование ко всем членам семьи: несмотря на то, что хозяйство идет в гору, не только не давать себе поблажек, но стараться еще больше.

Шли годы. Хозяйство крепло. Удачные обстоятельства, но прежде всего скаредность, неуемное рвение и беспощадная требовательность ко всей семье сделали из бывшего батрака настоящего "гроссбауэра", деревенского богатея, однако отец и сыновья продолжали работать, как и в прежние времена. Только рядом с ними теперь работали батраки. Как некогда поденщик Отто, пятеро его сыновей так же кромсали и рыхлили землю, только еще яростнее, чем он, превосходя жадностью даже ненасытных белоручек-баронов.

В земле своей они видели неиссякаемый источник растущего богатства, но вместе с тем и любили ее почти благоговейно. Со временем к высокомерию зажиточных хозяев присоединилось чувство гордости своим трудом.

Эти два чувства, противоречивых по самой своей сути — гордость труженика и высокомерие хозяина, — казалось бы, не уживаются одно с другим, но тут было именно так: соленый вкус пота разжигал алчность в сыновьях батрака.

О Фрице во всяком случае это можно было сказать с уверенностью; этот парень с черными, как у отца, бровями, как самый старательный из братьев, брался вместе с батраками за самую тяжелую работу. Правда, пока он не кончил с натугой школу, отец досылал его на работу полегче, поближе к дому: убрать конюшню, подковать лошадь, а мать заставляла белить дом, чинить обувь братишкам…

Фрицу нравилось работать, особенно сапожничать. Ему навсегда запали в память вечера, которые он просиживал в хибарке одинокого старика Ладислава, онемечившегося поляка, знавшего, помимо сапожного, еще два — три ремесла. Фриц мог часами сидеть на круглом стульчике, зажав колодку в коленях, и, с наслаждением заколачивая в подошву деревянные гвоздики, внимательно слушать мастера.

— Все живое должно жить, — часто повторял Ладислав.

Старик был со странностями: не ел никакого мяса, даже когда было на что купить его; если видел, что кто-нибудь бьет животное, приходил в ярость, и успокоить его было невозможно; вечно мечтал о новых образцах сбруи и упряжи, которые должны были облегчить усилия рабочего скота.

Из-за этой жалости к животным он стал заниматься ветеринарией — весьма умело и притом бесплатно.

Слушая рассказы и вдохновенные проекты Ладислава, маленький Фриц прилежно работал шилом, заколачивал гвозди и протаскивал дратву, думая о четырех братьях, которые будут носить починенную им обувь.