Солдат идет за плугом - [88]

Девушка ступает медленнее и все время видит перед собой лицо пастушка с картинки. Она приостанавливается, склоняет голову. Но в глубине голубых глаз пастуха она начинает различать другие, совсем другие глаза. Они не голубые и совсем не веселые… Они черные, задумчивые и грустные, как у Грегора…

Кристль срывается с места и почти бежит, как в тот вечер, когда она ждала выстрела в спину…

Трепет снова пронизывает ее всю. Какой ужас! Ведь у него лоб, прочерченный морщинами, угловатые скулы, глаза… Ну и что же — именно поэтому! Именно поэтому!..

Когда Кристль вернулась домой, мать против обыкновения еще не спала.

В первые недели после того, как они обосновались в Клиберсфельде, фрау Блаумер была целиком поглощена житейскими заботами. Что бы там ни было, надо было как-то существовать, кем бы ты ни был, а желудок требует своего. В то время из ее памяти еще не изгладились перенесенные потрясения и страх — как бы его ни называть, это был страх смерти.

Но в последние дни фрау Блаумер приободрилась: прежняя страдальческая усталость теперь уступила место нетерпеливому, снедающему все ее существо желанию жить — жить так, как она жила в Данциге. Она вся кипела, считая и пересчитывая в памяти все, решительно все, что она потеряла с приходом русских. Может быть, именно поэтому мать Кристль приободрилась, стала снова деятельной, общительной женщиной, приобрела влияние в деревне.

Она помогала, где нужно: кому — советом, кому — доверительным словцом, кому — вздохом, но, главное в сумятице первых послевоенных дней она поддерживала в душе недовольных тлеющий огонек надежды.

Так она натолкнулась и на Эльзу Фишер. Молодая вдова как-то зашла в домик на вершине лысого холма, не дожидаясь особого приглашения. Несколько раз она приходила с Кристль прямо с работы. Она входила и, став посреди комнаты, оглядывала вещи, пронизывала внимательными глазами хозяйку дома, но никогда не садилась и не произносила ни слова.

Фрау Блаумер, знавшая печальную историю Эльзы, молча выдерживала ее взгляд; не задавая вопросов, она иногда принималась рассказывать ей разные житейские истории.

Наконец Эльза и сама заговорила. Будучи старшей над работницами, она принесла как-то продукты, полагающиеся Кристль (девушка не ела в столовой замка), и, усевшись на ларь в углу, внезапно начала разговор.

Эльза ничего не ждала от фрау Блаумер. Она просто изливала душу, делилась своей затаенной болью. Ведь нужно же было когда-нибудь рассказывать кому-то о своем горе. Кристль не было дома: то ли ушла, то ли еще не вернулась с работы — Эльза могла говорить свободно.

— Вы слышали о моем муже Карле? Он подбрасывает меня и ловит, словно мячик, — начала она вдруг, как будто забыв, что говорит о мертвом. — И как только мы поженились, он мне не разрешил больше работать в поле у барона. "Сиди себе дома и занимайся хозяйством. Стряпай и вышивай. Вот и все". Вышивки… Мы всегда ходили с ним гулять. Я была ему чуть выше пояса. Мы ходили в поле, вдоль речки, по лугам… Бывало ходим, ходим, и вдруг он подымет меня на руки и несет до самого дома. Я иногда засыпала у него на руках… Боже, какой он был сильный и добрый и как он любил меня, мой Карл, — вскрикнула Эльза после короткого молчания. — Мухи не обидит. Курицу не мог зарезать — боялся крови. За всю свою жизнь он никого пальцем не тронул, голоса ни разу не повышал… Наши деревенские парни посылали домой из России дорогие меха, кожу, даже драгоценности. А мой добрый Карл послал мне полотенце. Вышитое полотенце…

До этого Эльза говорила с ожесточением, но при последних словах глаза ее влажно блеснули.

— Товарищ мужа привез мне это полотенце, — шепнула она, — моего Карла давно уже не было на свете.

Эльза монотонно говорила низким голосом, который никак не вязался с тщедушной фигуркой крохотной женщины. Фрау Блаумер молча слушала. Полуопущенные ресницы, затенявшие ее проницательные глаза, придавали лицу выражение сосредоточенного, строгого, невозмутимого спокойствия.

Рассказ Эльзы был для нее не нов, он был похож на множество подобных историй. Но маленькая женщина не жаловалась, не выронила ни слезинки. В этой маленькой злючке, пожалуй, было что-то не совсем обычное… Но этот Карл, вся эта болтовня о нем ужасно раздражали фрау Блаумер. "Телка ты и больше ничего, — говорила она про себя, слушая рассказ Эльзы. — Жуешь без конца свою жвачку. Послушать только! "Голоса не повышал, крови боялся… Любил только вышивки, занавесочки, салфетки, платочки. Курицу не мог зарезать". Нечего сказать, покорила богатыря! Твой Карл был размазней, никудышным человеком. Из-за таких, как он, Германия проиграла войну. Подумаешь, ее любимый муж отправился в лучший мир! Не велика беда! Нет, дорогая, люди вроде твоего Карла — паразиты, нужно очистить от них германскую нацию. Но ты мне нравишься, маленькая бестия: лицо — каменное, ни одной жалобы. Есть в тебе что-то от истинной немки".

— …И вот этого доброго человека убили русские, убили одним из первых, — с ненавистью и горечью закончила Эльза. — Он, наверное, и не стрелял в них, а они, негодяи, убили его. Подлые коммунисты. И зачем им понадобилась жизнь Карла? Что он им сделал?..