Солдат идет за плугом - [70]

Когда прибыла команда сержанта Асламова, Иоганн вернулся в замок. Он взял метлу, что стояла под стрехой красной черепичной крыши сарая, и аккуратно подмел двор, а потом смиренно представился Асламову.

С тех пор он так и ходил за сержантом, позвякивая связкой ключей от погреба и от большого сеновала, не доверяя их никому впредь до новых распоряжений.

Марта с нечесаными спутанными волосенками и грязным заплаканным неумытым личиком бегала за дедом, словно сиротливый цыпленок, отбившийся от наседки.

Вот этого-то Иоганна Асламов и попросил тогда найти кузнеца, чтобы перековать лошадей. Не прошло и часа, как старик, запыхавшись, стоял перед сержантом навытяжку и рапортовал:

— Герр комендант! Ваше приказание выполнено.

— Какое приказание? — удивился сержант, с досадой глядя, как этот сгорбленный старик, с красными без ресниц веками, тянется перед ним, словно солдат.

Иоганн распахнул дверь, рявкнул кому-то "Herr Kommandant!" и снова стал смирно.

Ничего не понимая, сержант вышел посмотреть, что случилось. Справа во дворе выстроились в ряд все мужчины, какие были в селе — старики и инвалиды. Слева пестрой шеренгой стояли женщины. Понурые и безмолвные, они казались пришельцами из какого-то иного, почти нереального мира.

— Кто может подковать лошадей — два шага вперед! — гаркнул не своим голосом Иоганн Ай, мешая (очевидно, ради сержанта) немецкие слова с польскими.

Гариф ошеломленно поглядел на старика, на собравшихся и возмущенно приказал отпустить людей.

Для Григоре непостижимым было то, что эта повседневная муштра, ничем не оправданная и ненужная в гражданской жизни, этот рычащий приказной тон немцам казались чем-то вполне естественным и раз навсегда установленным…

"Herr Kommandant!" — возвещал кто-нибудь — и все замирало…

"Eins-zwei!" — и колонна двигалась, отбивая шаг…

Даже Берта Флакс…

…Григоре резко натянул вожжи, останавливая лошадей… Что за черт! Чуть на людей не наехал! Он приподнялся и с удивлением посмотрел на двух женщин, стоявших возле фуры.

— Gut’n Morgen, — проговорила старшая — статная женщина, отодвигая со лба край черного кружевного шарфа, — gut’n Morgen, Gregor![30], — повторила она с томной улыбкой.

— Guten Morgen! Откуда вы меня знаете? — удивленно спросил Бутнару, поглядывая на девушку, стоявшую рядом. — Откуда вы знаете меня? Ведь я вас ни разу не видел, — прибавил он, чувствуя смутное беспокойство.

— А вот знаем, — откликнулась женщина. Ее белые пальцы играли кистями шарфа.

Девушка робко улыбнулась, и Григоре понял: перед ним мать с дочерью. Только голубизна больших, спокойных глаз у девушки была глубже и мягче, чем у матери. Ее тело было женственно округло, но детски пухлое личико делало ее похожей на большого ребенка.

— А где вы живете в деревне? — спросил солдат, не сводя с нее удивленного взгляда.

— Вон там, — торопливо ответила девушка, подняв было руку, чтобы показать, где они живут, но тотчас опустила ее и застенчиво прильнула к матери.

— Мы всего несколько дней как поселились вдвоем с Кристль в том домике на горке, — грустно проговорила женщина, снова опуская черное кружево шарфа на лоб.

— Заходите, Gregor, когда будет время, просим. Моя девочка тоже была бы не прочь поработать…

Бутвару едва взглянул на одинокий домик на горке, встретился беглым взглядом с глазами девушки, спрятавшейся за плечо матери, — и отпустил вожжи. Лошади рванули с места, и фура с грохотом покатила. Лошади, всхрапывая и взбрыкивая на скаку, мчались, как бешеные. Привстав, подавшись всем телом вперед, подставив лицо ветру, Григоре щелкал кнутом. Гладкая лента шоссе стремительно бежала навстречу, солдата обдавал хмельной запах цветущих лип, которыми была обсажена дорога.

Потом он придержал лошадей. Одна из них заржала призывно и жалобно. Ей откуда-то издалека шаловливо отозвался отставший жеребенок.

Григоре с легким вздохом опустился на козлы. Справа и слева от дороги тянулись нивы, перелески, луга; холмы ломали ровную черту горизонта — совсем как дома, в Молдавии. Вот уже виден пологий невспаханный косогор с затравяневшей тропкой, с бугорком, радовавшим глаз, как родинка на милом лице. На этом косогоре сбоку громоздился танк, уткнувшийся мордой в мягкую землю. Буйно разросшаяся высокая трава охватила его со всех сторон. На стальных гусеницах кое-где налипла земля — бог весть с каких дорог, — но и она поросла уже травой.

Только крест еще белел на гладкой броне танка, напоминая повязку, наложенную на голый череп вдоль и поперек.

От танка до поля, где работали женщины, было еще километра два, но Григоре не понукал лошадей. Жеребенок, несколько раз резво забегавший вперед, вернулся и спокойно шагал возле матери.

"Славно… — думал про себя солдат, разглядывая танк на косогоре, — теперь он затих на веки веков. Придут наши, разберут его, как надо, и — марш, прямо в плавильную печь! Из этого "тигра" получатся станки, а может быть, школьные колокольчики или какие-нибудь булавки… Славно! А какого черта я все вздыхаю? Скоро демобилизация, поеду домой…"

Бутнару встряхнул вожжами, подался вперед, завертел кнутом над лошадьми:

— Гей, гривастые!

Жеребенок, испугавшись, опять поскакал в поле.