Солдат - [37]

Ваня подумал, а не послать ли ему еще и этих деятелей, но потом отказался от затеи.

Не умолкавшая последние дни сплошная орудийная канонада, разделилась на несколько очагов, где-то неподалеку шел стрелковый бой.

Командный пункт бригады был весь изрыт воронками и уже мало напоминал собой, собственно, командный пункт. Да и самого личного состава, практически не было видно.

Правда Ваня мельком заметил, что возле входа в одну из землянок стоят несколько автоматчиков и предположил, что там внутри находится командный состав.

Но его повели гораздо дальше, за пределы расположения и привели к полинявшей санитарной палатке.

— Ванечка!!! — навстречу бросилась военфельдшер Курицына, но смутилась при виде ухмыляющихся лейтенанта со старшиной и застыла, не добежав пары метров.

— Ладно, Шустрый, — Селиверстов перехватил ножом веревки на запястьях Ивана. — Чуть позже еще увидимся.

— Не переживай хлопчик, вещички твои мы уже прихватили, — шепнул Науменко и подтолкнул Ваню к Маше. — Забирайте своего зазнобу, товарищ военфельдшер.

Старшина с лейтенантом потопали назад, а Ваня так и остался стоять, растерянно таращась на Курицыну.

Из палатки выскочили остальные подопечные медики, взял Ваню под белы руки и потащили внутрь.

Поднялся жуткая суета, женщины смеялись и причитали одновременно, впрочем, не забывая раздевать Ивана.

Ваня вообще перестал что-либо понимать и отдался на волю божью.

Шум мгновенно стих, когда в палатку вошла Варвара Сергеевна. Военврач вошла и без церемоний принялась осматривать Ивана, словно сцены с трибуналом не было вовсе.

— Скула — оставляем как есть… — деловито командовала она, — плечо — воспаление, снимаем швы — чистим, ставим дренаж, заново накладываем, спина… спина — сильный ушиб, кровоизлияние, скорее всего, рикошет — вещмешок смягчил. Ребра… дышите Куприн, глубже… скорее, надломы, без рентгена точней не определишь. Курицына — давящую повязку…

Ваня за последнее время так устал, что ему хотелось всего три вещи — чтобы от него отстали врачихи, потом поесть и заснуть.

Первое желание исполнилось примерно через полчаса — медики передали его обратно в руки старшины и лейтенанта.

Второе чуть позже — в блиндаже, куда его отвели, Науменко сунул ему котелок, наполовину заполненный кашкой-размазней из нескольких видов круп, обильно сдобренной тушенкой.

— Ешь хлопче, ешь… — старшина сел напротив на перевернутое ведро. — Силы тебе еще понадобятся.

Ваня молча протянул ему котелок.

Науменко мотнул головой и грубо буркнул:

— Ешь, сказал. Оружье твое — вона, на лавке. Остальное — тоже. Револьверт — я зарядил, еще десяток патронов к нему в сидор закинул. Провиант что там был — успели слямзить. Я подкинул немного консервов, пакет соли и галет. Но это все — больше провианта нет. Вообще — нет. Ни у кого нет. А патронов у тебя и так хватает.

Ваня опустил ложку и тихо спросил:

— А где Симон и Ботаник?

У старшины дернулась скула.

— Симон сейчас с Алексеичем, скоро придут, а Ботаник… нету больше Ботаника… Когда отходили, попали под минометный обстрел. Миху, помнишь пограничника, здорового пулеметчика? Он остался прикрывать, что с ним не знаю, может выйдет, парень фартовый, а Сеня с нами…

Ваня не нашелся что сказать. Он уже видел все ужасы войны и даже немного притерпелся к ним, но терять близких, а парней с спецгруппы он считал своими близкими, оказалось очень больно и страшно.

Иван помолчал и начал рассказывать:

— Когда выводил медиков, ко мне прибился санинструктор, ну тот, которому я по морде дал в санбате. Считал его конченной гнидой… — Иван вкратце рассказал, как Салманов подорвал себя и гитлеровцев. — Вот так… а я же не дал ему гранату, но он все равно смог…

— Н-да… — крякнул старшина. — Жизнь такая штука, хлопчик. Знавал я одного, золотой парень, последнее отдаст. Поговоришь с ним, душой отходишь. Умел человеков к себе расположить. Так он сам сдался немчуре и вывел на группу. Сам сдался, понимаешь? Едва ушли тогда. Ладно, я понимаю, если бы обида на власть была, так нет, родом из голытьбы последней, советская власть его человеком сделала. Люди мерзкие, скользкие и очень сложные создания. Понять их трудно, а порой невозможно. Даже гнида может оказаться больше человеком, чем самый распрекрасный душа-парень.

— А ты, Михалыч? — Иван отставил котелок.

— А что я, хлопчик? — Науменко вздернул бровь.

— Ты почему не сдаешься?

— Вот это ты спросил… — старшина хмыкнул. — Тебе часом еще раз по кумполу не зарядили? Но ладно, скажу честно. Я своего никогда и никому не отдам. А вот это все мое… — он широко раскрыл руки. — Деревца, водичка, земелька, воздух. Все это мои предки своей кровушкой проливали. Буду грызть вору глотку, сдохну сам, но не отдам. И без разницы, какая сейчас власть. Понял, дурашка?

— Понял, — пристыженно буркнул Ваня.

— Это твое, — старшина показал на снаряжение, сложенное грудой на лавке. — Обмундирование не новое, но чистое, бельишко с портянками тоже сменишь. Маскхалата — увы, нового нет, так что перебьешься. Сапоги тоже. Вымоешься — переоденешься. Все это, так сказать, за прежние заслуги. Увидимся мы с тобой еще или нет — не знаю, слишком сильно ты налажал. А сейчас я пойду, а ты останься — пиздюлей будешь получать. Оно без свидетелей приятственней.