Соль земли (Сказание о жизни Старца Гефсиманского Скита иеромонаха Аввы Исидора) - [22]

Когда за три дня до смерти его к нему приехал Епископ Е., его духовный сын, и спрашивал, не боится ли он смерти, то Батюшка с улыбкою отвечал: “Нет, не боюсь, чего ж? Слава Богу — ничего, слава Богу — ничего”, и делал тщательнейшие распоряжения, как бы заботясь не пропустить и малой вещи из своего убожества. Епископу же предлагал выбирать, что угодно ему: дал ему свой посох и полумантию. Хотя уже не двигался, но сам предложил ему: “Давайте, я Вас исповедую”; потом, несмотря на отговоры, исповедовал и, со словами: “Я ухожу”, передал ему свою исповедальную книжку, изорванную и замасленную от долгого употребления. Даже на ложе смерти памятовал Старец, что следует оказать последнюю услугу своему духовному сыну. Вспомнил и говорит келейнику: “У меня там есть шесть картофелин. Раздай их бедным”.

Такое же распоряжение сделал насчет оставшегося варенья и даже позаботился определить ломоть хлеба. О. Израилю говорит Старец: “Я бы хотел, чтобы меня положили в моей епитрахили, да пожалел: больно хороша. Ты попроси у ризничего другую епитрахиль, — похуже, чтобы на меня положить, — а эту отнести Преосвященному (т. е. епископу Евдокиму)”. А епитрахиль, которую пожалел для себя о. Исидор, была старая-престарая, обношенная и лоснившаяся. Всю жизнь исповедовал с нею о. Исидор, всю жизнь не расставался с нею, но перед смертию-и с нею расстался. Это — высшая жертва любви, — ибо мы и представить себе не можем, чем является епитрахиль для Старца.

За два дня до смерти, 2-го февраля, часа в 4 утра о. Исидор захотел приобщиться Св. Тайн. После ранней обедни, часов в 6 утра пришли к нему со Св. Дарами и приобщили.

Келейник говорит ему:

“Батюшка, да Вы ведь умираете!”

А о. Исидор:

- “Полно, полно, — возражает ласково, — подумал ли ты, что говоришь? У Бога нет мертвых, — все живы. Веруяй в Мя не умрет… Я не умираю… Бог не есть мертвых, но живых”.

На следующий день, часа в 2, пришли к нему два студента Духовной Академии, принесли 10 рублей. О. Исидор велел келейнику, брату Ивану, дать ему коробочку, положил туда деньги и поручил раздать их нищим. Полежав немного, он попросил келейника:

“Сходи, брате, за духовником”.

Духовник пришел в 7 часов вечера, посмотрел на больного и сказал: “Ты плох, кормилец-батюшка”. А Батюшка отвечает: “Очень трудно мне, вот желаю приобщиться. Если я переночую, ты приди на мой день Ангела” (4-го февраля-день его Ангела, и он об этом помнил).

Часов в 8 духовник ушел. Находившийся при Батюшке брат Иван стал читать Жития Святых Отец и Евангелие о. Исидора. Глянув на Батюшку, брат Иван заметил, что тот перебирает свои пальцы, и говорит:

“Дай я тебе подрежу ноготки!”

А о. Исидор отвечает:

“Завтра”.

Тогда келейник снова стал читать святое Евангелиеу но Батюшка говорит ему:

“Брат Иван, дай крест”.

Когда келейник подал ему крест, о. Исидор оградил себя этим крестом и благословил подавшего, а потом передал крест обратно келейнику. Опять несколько почитал святое Евангелие брат Иван и видит, что о. Исидор плох стал. Испросил тогда келейник прощения и молитв Старца, а потом зачитал Святое Евангелие. Но о. Исидор прервал его:

“Брат Иван, — сказал он, — погаси огонь”.

Но келейник не исполнил этой просьбы и спросил только:

“На что, Батюшка?”

О. Исидор стал дышать часто и опять сказал:

“Погаси огонь”.

Тогда брат Иван задул одну лампаду, а сам вышел в прихожую, потому что ранее о. Исидор говорил ему:

“Не гляди мою кончину: великий Антоний кончался — послал своего ученика за водой, а сам скончался. Преподобный Серафим кончался — келью запер, а сам скончался. Так все угодники: никто их кончину не видал. И ты ступай, читай книгу или спать ляг”.

Еще будучи здоровым Авва Исидор говаривал ученикам своим, что даже грех смотреть, как умирает человек, и ссылался при этом на св. Павла Фивейского и на многих других святых. Требование Старца угасить огни не было случайною прихотью. Нет, это было давно выношенным и созревшим убеждением, что когда умираешь, то надо вполне сосредоточиться, всецело освободиться от всего мирского, собраться в себе и пребывать наедине с Богом.

Что делал Умирающий в эти последние минуты, что чувствовал и думал в тишине и внутреннем покое, не возмущаемом даже привычным видом убогой келлии и смиренным лучом лампады, — этого нам не только не можно узнать, но, если бы и узнали, то все равно не в силах были бы мы постигнуть то умом. Душа Аввы могла такое, которое недоступно нашему разумению. Но то, брат-читатель, примечательно, что при своей великой смиренности, — в минуту смерти, лицом к лицу с Богом о. Исидор сравнивал себя с исполненными Духа подвижниками и, притом же, в таких выражениях, как если бы это сопоставление было делом обычным. В другом это было бы самозванством и невыносимою наглостью. Но в устах о. Исидора толикое дерзновение явилось столь естественным, что проходило даже словно незаметным. Это присмертное свидетельство, данное Батюшкою о себе самом, имеет для нас великую цену, ибо кто мог оценить духоносца и понять его лучше, нежели сам он.

Итак, брат Иван погасил огонь и вышел вон. Батюшка дышал часто. Брат Иван прилег на полу в прихожке одетый, и слушая дыхание Умирающего, задремал. Была половина десятого. Опомнившись от нашедшей на него дремы, он вдруг вскочил на ноги и стал слушать. В келлии было тихо. Он подошел к Батюшке. Рот Старца был раскрыт. Брат Иван пощупал тело; тело было еще теплое. Он понял, что Старец отошел душою к Богу. Было тогда 11 часов вечера. Брат Иван побежал разбудить иеромонаха о. Израиля. Этот последний пришел и отслужил панихиду.