Соль земли (Сказание о жизни Старца Гефсиманского Скита иеромонаха Аввы Исидора) - [15]

. И опять повторяю: “Он — ни то, ни се; он-больше того. Он-не Варнава (я его не знал, но слышал, будто бы, что он как-то мужицки умеет отнестись к делу). Он-не утонченный исповедник, которых столько я видел в Москве. Он что-то среднее, — т. е. великое, что не сводится к моим определениям.

Я знаю одного Епископа. Он-тоже благодатный. Но его надо нудить, надо нудить у него благодать. А там, с о. Исидором, в отношениях была какая-то необыкновенная легкость. Чтобы было понятно, о чем я говорю, я еще раз поясняю свои слова:

Необыкновенно легки так называемые “мужики-священники”. Я отлично знаю, как легко исповедываться у деревенских, каких хотите, мужиков, — дураков ли, или черносотенцев. Но у них всегда что-то при себе оставляешь в плюс, что-то ты чувствуешь, чего они не могут понять и понимания чего ты от них не смеешь требовать.

Тут — не это. Тут — легкость прямая и непосредственная. Ужасно редко, это отсутствие двойной занавески. И все мое впечатление резюмируется вот в чем:

Я, интеллигентный н образованный, ученый человек, знаю все условности, с которыми можно подойти к другой душе, исповедывающей. Но я был сбит со всех этих условностей: ничего этого в той душе, — о. Исидора — не было”. Так закончил свою повесть рассказчик.

ГЛАВА 13, из которой читатель узнает, чему учил Старец Исидор в своих беседах

Авва Исидор не любил делать наставлений, не любил и рассуждать по-ученому. И не только сам остерегался, но и других останавливал:

“Об этой вещи не любопытствуй много, — говаривал он; — монаху много любопытствовать опасно”.

А о “Догматике” Митрополита Московского Макария[22] он отзывался сурово и сказывал про ее Сочинителя: “Вот и сам утонул из-за этого”, т. е. из-за стремления сжать живую веру тисками рассудка.

Так опаслив был Батюшка в рассуждении веры.

“Я маненько стеснялся против их (т. е. о. Исидора и о. Варнавы) предрассудков”, - рассказывает некий Старец.

— Какие предрассудки?

“Такие, народные. Они ничего не знают, — и о. Варнава, и о. Исидор. Они не удовлетворяют катехизису Макария. А я и от о. Варнавы слышу нарекания на Митрополита Макария. Не знают они, как разделить догмат от нравственности. Одно дело — догматическое богословие, а другое дело — нравственное; а там есть еще обличительное…”

Старец, говоривший эти слова, — прав по-своему. Действительно, Батюшка не занимался бого-словиями, потому что у него была духовная жизнь в Боге и духовное ведение Бога, и в этом Богожитии невозможно было провести межи, разграничивающей разные предметы школьного преподавания. В душе Батюшки нарушался всякий порядок, устанавливаемый делением на книги, главы, отделы и подотделы, потому что в ней царил иной порядок, — порядок, который дается не учителями и профессорами, а Духом Святым. И часто хотелось спросить об Авве Исидоре: “Как знает Писание, не учившись?”

Повторяю тебе, любезный читатель, что сила Аввы Исидора была не в мудрых словах, а в духовной силе, сопровождавшей его слова, даже самые обыкновенные. Но если ты все же любопытствуешь знать, о чем беседовал о. Исидор, то, вот, я приведу тебе несколько примеров; однако при чтении их ты должен твердо держать в уме, что слова Аввы Исидора, взятые независимо от того, кто их произносит, почти ничего не сохраняют в себе Исидоровского и увядают, как голубенькие цветочки льна, оторванные от стебля.

“Помню, — сообщает уже упомянутый ранее о. Иеромонах Ефрем, — помню: когда вышли из печати письма Митрополита Филарета к Наместнику Лаврскому Архимандриту Антонию[23], и я в одном из них прочел приписку Владыки: “Исидор отвечал хорошо”, я, при первой же оказии явившись к о. Исидору, спросил его, что такое он отвечал Владыке Митрополиту, и Старец рассказал мне следующее:

“Нас явилось ко Владыке трое для рукоположения: меня — во иеромонахи и еще двух монахов — во иеродиаконы. Владыка начал спрашивать с младших, и, обратись к самому молодому, спросил: “Чем ты надеешься спастися?”

А тот отвечал:

“Смирением”.

А Владыка сказал:

“А много ли его у тебя?” и спросил другого:

“А ты чем надеешься спастися?”

Этот дал ответ: “Вашими святыми молитвами”.

Владыка же разгневался.

“Где это ты научился лицемерить-то так?” и тогда спросил меня:

“А ты чем надеешься спастися?”

Я ответил:

“Крестными страданиями и смертию Спасителя Нашего Господа Иисуса Христа”.

Владыка перекрестился и сказал: “Вот, запомните этот ответ и помните его всегда”.

То же лицо пишет об о. Исидоре: “Знанием догматических истин святой православной веры он был проникнут глубоко и на вопросы о таковых всегда давал ответы вполне правильные, основанные на изречениях из Св. Писания и Свято-отеческих”.

Чаще всего Авва Исидор говорил о Божией Матери, о Церкви и о крестных страданиях и смерти Спасителя. Все это не было для него, впрочем, раздельными вопросами, а как-то сочеталося во-едино.

Нередко он сопоставлял “рождение” праматери Евы из бока Адамова с “рождением” Матери-Церкви из бока Христова. Чудесный сон Адама о. Исидор приравнивал таинственному смертному сну Господа, вынутие ребра у Адама — прободению Господа в бок копием; чудесное истечение из раны Христовой крови и воды он приурочивал к самому рождению Церкви