Сокровища Рейха - [128]

Я вспомнил о ней, вспомнил игроков в гольф в парке Палермо, ночной пожар. Никто не выступит. Дело слишком крупное, слишком дерзкое и слишком хорошо замаскированное.

Он вздохнул, глубоко задумался, потом сказал:

– Знают, мерзавцы, что мы связаны по рукам и ногам, знают, что мы не в состоянии их разоблачить. И тем не менее…

– Что?

– Зачем они отпустили нас? Ведь они пошли на риск.

– Вы забываете, что я из семейства Куперов. Кому хочется брать на себя ответственность за убийство сына Эдварда Купера?

– Но ведь Сирила-то убили?! Да и перед кем им отвечать? Кто, черт побери, сидит там, наверху?

– Этого мы тоже никогда не узнаем, – ответил я.

– Какое-то время назад они хотели убить вас, а теперь? Почему? В любом парадоксе всегда есть какая-то логика. Почему тогда – да, а теперь – нет? Кто-то крепко защищает вас, Купер, иного объяснения не придумаешь.

– Собственно, какая нам разница? – спросил я.

– Никакой, если все кончено. Абсолютно никакой.

– Если все кончено? Что это значит? Что может быть еще?

– Ничего конкретного я не имел в виду.

Я долго смотрел в окно.

– Все напрасно… – произнес наконец Питерсон.

– Что? – Я медленно возвращался к действительности.

– Чокнутая. Я не о том, что она не стоит этого… Она, может, и ничего, если вам нравятся психованные. Я говорю: все остальное напрасно. Вот вы сейчас сидите здесь, думаете о ней, гадаете, увидите ли вы ее еще когда-нибудь, ломаете себе голову, с какого момента все пошло кувырком. Так вот, позвольте вам заметить, иначе и быть не могло. Кувырком все шло с самого начала. Я понял это сразу, в тот день, когда вы впервые рассказали мне о ней.

– Вы не понимаете, – сказал я. Лицо у меня горело, я покрылся потом.

– Ерунда, – отозвался Питерсон вполголоса. – Я все прекрасно понимаю. Дело в том, что с тех пор, как вы увидели ее, вы никогда не относились к ней как к сестре. Вы продолжали твердить ей, что она ваша сестра, но на самом деле увлеклись ею как женщиной. Вы влюбились в нее. Еще там, в Лондоне, когда вы вернулись после того, как следили за ней весь день, вы уже были влюблены. Вы влюбились в нее с первого взгляда. Но, черт побери, что я мог поделать? Тогда существовали гораздо более важные проблемы, чем вопрос, сестра ли она вам. А теперь поставьте себя на ее место. Она не знает, кто вы – ее брат или нет, однако она – женщина, притом несчастная, и, должно быть, почувствовала ваше к ней отношение. Что ей оставалось делать? Предположим, вы тоже заинтересовали ее, но у нее собственных проблем хоть отбавляй. Как я уже сказал, Купер, она всего лишь женщина… А тут на нее как с небес валятся какие-то мужчины и утверждают, что они ее братья. Вы же ведете себя далеко не по-братски. Она в растерянности – что делать? Не понимает, что происходит, во всяком случае, понимает не больше вашего. И вдруг – бац! Вчера вечером все сомнения рассеиваются: она действительно ваша сестра, но знает, что вы независимо от этого любите ее как женщину. – Он покачал головой, осушил стакан. – Положение пиковое. Не знаю, что было между вами два последних вечера, и знать не хочу. Но советую вам взглянуть на все с ее точки зрения. Перестаньте жалеть себя, Джонни, подумайте лучше о ней.

– О ней я и думаю, – ответил я.

– Проклятье! – выругался Питерсон.

– А в чем, собственно, дело?

Питерсон посмотрел на меня с сочувствием.

– «Все люди издавна и свято верят, – начал он, и по его тону я понял, что это цитата, – свободный от отчаянья и мук, есть за морем обетованный берег, где с другом вновь соединится друг». – Он прокашлялся. – Где-то вычитал. Когда-то.

– Ну что ж, – сказал я, – меня это вполне устраивает.

Под нами Нью-Йорк сверкал огнями. Наш «Боинг-747» снижался в ночном небе, плыл сквозь разодранные клочья облаков, похожих на клубы дыма от взрывов зенитных снарядов с укреплений Лонг-Айленда. В здании аэропорта Кеннеди было тепло. Мы прошли по коридору в зал для пассажиров международных рейсов. Вокруг нас взад-вперед сновали люди. Дождь полосовал огромные стекла окон.

Двое мужчин в коричневых костюмах, узких галстуках и мокрых бежевых плащах подошли к нам, когда мы покидали секцию таможенного досмотра. Эти здоровенные парни походили на бухгалтеров с малоприметной внешностью, как и те, что приехали в замок, убили Зигфрида и увезли нас в Мюнхен.

– Мистер Питерсон? Мистер Купер? Пожалуйста, пройдемте с нами. На одну минутку. – Один из них пошел впереди нас, другой замыкал процессию. Мы оказались в небольшом служебном помещении. Окна, зашторенные кремовыми занавесками, выходили в зал. Бледно-зеленые стены нуждались в покраске. Современный письменный стол из стали и пластика, имитирующего фактуру дерева, был обращен в сторону двери. Комната казалась безликой, скучной.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Мы быстренько. Вы, надо полагать, устали.

– Верно, устали. А теперь позвольте узнать, кто вы такие, черт побери? – спросил Питерсон.

– Меня зовут Джексон, а это – мистер Уитни. – Джексон быстрым движением раскрыл бумажник из искусственной крокодиловой кожи и показал его Питерсону. Тот хмуро уставился на небольшое, с золотой окантовкой, удостоверение в пластмассовой оболочке. – Вот вам билеты. – Он протянул каждому из нас по конверту. Уитни ловко навесил багажные бирки на наши чемоданы. – Вам командировка в Вашингтон, – сказал Питерсону Джексон, невозмутимо, деловито, приятным голосом, словно он только тем и занимался, что похищал сошедших с самолета людей и объяснял им, кто он такой.