Сокровища Рейха - [124]

Я неотрывно глядел в светло-серые глаза Лиз и видел там такие безбрежные дали, в которых мне никогда не доводилось и, надо полагать, никогда не доведется бывать. Где-то там затерялась и боль, пережитая ею. Вероятно, таков был ее способ самозащиты, вернее, способ выживания. Я же целиком сосредоточился на своих страданиях. Поведение Лиз я объяснял тем, что она была неспособна страдать. И только сейчас мне вдруг пришло в голову, что ей нанесен более ощутимый удар, чем мне, и это вернуло меня к действительности. Я стряхнул с плеча руку Питерсона, желавшего меня утешить, и подошел к ней.

– Ли, – сказал я, привлек ее к себе и прошептал: – Не надо плакать. – Я ощутил на своей щеке ее слезы и трепет ресниц. – Не плачь.

Она обхватила меня, все ее тело сотрясалось, она билась о мою грудь. Как бы то ни было, именно я стал невольной причиной ее боли.

– Вы не закончили, доктор, – сказал я. – Вы рассказали мне об отце… но главный вопрос в другом, не так ли? Во всяком случае, не с этого следовало начинать. Что стало с девочкой? Вы остановились на том, как двое таинственных незнакомцев, забрав ее, незаметно скрылись в тумане…

– Не незнакомцы – товарищи по агентуре, сподвижники. Они унесли ее. Это был перст судьбы, что они оказались рядом с домом как раз тогда, когда началась бомбежка, иначе малютка Ли погибла бы вместе с матерью. Потом ее отвезли в Ирландию, где у фашистов было много сочувствующих. Там девочка оставалась два года, воспитывалась в деревне. Она была слишком мала, чтобы помнить тот период своей жизни. Потом ее переправили в Норвегию, в Берген, но уже как ирландку. Оттуда в Австрию, затем в семью фон Шаумберг, где она и получила свою окончательную фамилию – Лиз фон Шаумберг.

Лиз рыдала, опустившись в кресло.

– А где был мой отец? – Это был крик души, полный глубокой горечи.

– Он страшно переживал, моя милочка, – утешительным тоном ответил Рошлер. – Но у него была своя, новая жизнь и еще не выполненный до конца долг перед движением. Он принял окончательное решение в соответствии с уготованной ему судьбой. После смерти жены он счел, что его дети должны иметь возможность жить спокойно, чтобы его тень не витала над ними. А это значило, что он больше не должен видеть ни одного из вас, чтобы перед вами никогда не возникла дилемма – признать его или отвергнуть. – Он помолчал, глянул на меня, потом на Лиз. – Он был исключительно волевым человеком и очень хорошим. Он любил всех вас. И его планы в отношении вас, Джон, и вашего брата Сирила осуществились. Как он и рассчитывал, вы жили собственной жизнью и верили в миф о его патриотизме. – Рошлер по-стариковски тяжело, устало вздохнул; этот бесконечно длинный вечер завершался. – С его маленькой дочерью Ли все получилось далеко не так просто…

Стрелка остановилась на цифре два, и часы мерно пробили время. Питерсон отправился на кухню и принес кружки с кофе. Кошки, когда он проходил мимо них, провожали его взглядом. По окнам стекали капли дождя. Передо мной разворачивалась моя жизнь или, вернее, те события, на фоне которых она протекала…

– Лиз, – обратился к ней Рошлер, – все эти годы то, что я знал о твоей судьбе, не давало мне покоя. Сидя в соборе в день вашего с Гюнтером венчания, я мучительно снова и снова задавал себе вопрос, знаешь ли ты, на что идешь. Позже Гюнтер сказал мне, что ты ни о чем даже не догадывалась.

– Почему ее просто не отправили в Куперс-Фолс к деду, когда война кончилась? – спросил Питерсон, стоя у камина и зажав в массивном кулаке кочергу.

– Сейчас я объясню вам, – ответил Рошлер. – У нас еще достаточно времени до вашего отъезда. Так вот, Эдвард Купер и понятия не имел, какую работу ему придется выполнять в Англии, а тем более, что от него потребуют бежать в Германию и посвятить свою жизнь нацистскому движению…

– Вы говорите о нем так, будто он служитель культа, – заметила Ли.

– Да, именно так. Сравнение вполне подходящее. Если бы ему пришлось вернуться в Соединенные Штаты, возможно, семья сохранилась бы. Но его отозвали в Германию служить рейху. А когда его жена погибла во время бомбежки, немецкие агенты просто не знали, что им делать с девчушкой. В Ирландию они отвезли ее по собственной инициативе, согласитесь, это была далеко не легкая задача для двух шпионов… Лишь спустя какое-то время разведслужбе, которая занималась Эдвардом Купером, стало известно о судьбе его семьи, но у нее не было тогда возможности связаться с Купером и спросить у него, как поступить с девочкой, которая к тому же официально считалась погибшей в Лондоне. Естественно, все, что было предпринято, еще более изолировало девочку от семьи. Когда наконец Купер вновь всплыл на поверхность, завершив одну из своих вылазок на вражескую территорию, ему сообщили о смерти жены и чудесном спасении малышки. Как он воспринял известие о печальной судьбе супруги и счастливом жребии ребенка, не знаю… Знаю одно: он понимал, что не может взять на себя заботу о ней, но она должна нормально расти и воспитываться в той стране, которую он избрал. Таким образом, моя милочка, ты стала Лиз фон Шаумберг, а твой отец, заведомо зная, что больше никогда не встретится с тобой, распорядился, чтобы его постоянно держали в курсе твоей жизни. Он сохранил за собой обязанности отца, но вынужден был отказать себе в родительских радостях.