Сокровища поднебесной - [156]

Хорошо, конечно, что я не отдал жизнь, отправившись на войну, но, похоже, я должен был впустую потерять солидный ее кусок. Раньше я беззаботно разбрасывался месяцами и годами, прокладывая путь по голым бесконечным пустыням или заснеженным горным полям, но тогда я, по крайней мере, был на свежем воздухе и во время этих путешествий всегда мог узнать что-нибудь новое. А что новое и интересное можно узнать, сидя в тюрьме? Тем более что на этот раз в качестве товарища по заточению у меня не было Мордехая Картафило.

Как я вскоре убедился, все мои товарищи по несчастью делились на две категории: первые были дилетантами, как и я, людьми знатного происхождения, которые так же бесцельно отбывали воинскую повинность, а вторые — профессиональными воинами. Дилетанты говорили только о том, как бы поскорее вернуться обратно к своей праздной жизни — вину, женщинам и балам. У офицеров, по крайней мере, было что рассказать о войне. Но каждая такая история походила на другие, и после того, как были рассказаны одна или две, все остальные их разговоры сводились к званиям, продвижениям по службе и тому, как их не ценят командиры. Я понял, что все воины в христианском мире незаслуженно лишены по меньшей мере двух полосок-нашивок.

Убедившись, что сам я ничего нового в тюрьме не узнаю, я рассудил, что, возможно, смогу наставлять или хотя бы развлекать своих товарищей. Когда их скучные беседы грозили стать совершенно нелепыми, я, набравшись смелости, позволял себе сказать что-нибудь вроде:

— Кстати о нашивках, мессиры. В джунглях земли Тямпы водится зверь, которого называют тигр, он весь полосатый. Любопытно, что нет двух тигров, у которых были бы одинаковые полосы. Жители Тямпы могут отличить одного тигра от другого по полоскам на их мордах. Они называют этого зверя Господин Тигр и уверяют, что если выпить бульон, приготовленный из глазных яблок мертвого животного, то ты всегда сможешь увидеть Господина Тигра, прежде чем он увидит тебя. И еще, по полоскам на его морде можно сказать, является ли он известным тигром-людоедом или же просто безобидным охотником на мелких зверей.

В другой раз, когда один из наших тюремщиков приносил нам оловянные блюда для ужина, а еда оказывалась такой же пресной, как всегда, и мы благодарили его обычными насмешками, а тюремщик жаловался в ответ, что мы беспокойная компания и он хотел бы отправиться нести службу куда-нибудь в другое место, я мог заявить ему:

— Радуйся, генуэзец, что ты не на службе в Индии. Когда слуги приносили мне обед там, им дозволялось появляться в обеденном зале только ползком на животе, толкая поднос с едой перед собой.

Сначала мои попытки разнообразить казарменные разговоры встречали только недоуменные и удивленные взгляды. Так было, например, когда два фата громко обсуждали и сравнивали достоинства и прелести своих возлюбленных, которые остались дома. Я, помню, спросил их тогда:

— А вы уже определили, мессиры, ваши подруги — летние или зимние женщины? — Поскольку оба тупо уставились на меня, я пояснил: — Мужчины-хань говорят, что женщина, чье интимное отверстие расположено необычно близко от ее «артишока», наиболее предпочтительна холодными зимними ночами, потому что вы должны крепко сплестись, чтобы добиться наиболее полного проникновения. А женщина, чье отверстие расположено дальше между бедер, доставляет наибольшее удовольствие в летнее время. Она может сидеть у вас на коленях в прохладном и продуваемом павильоне, пока вы входите в нее сзади.

Два элегантных господина, помнится, после этого в ужасе отшатнулись, однако другие, не столь щепетильные заключенные, подошли поближе в надежде послушать еще такие же откровения. Понадобилось совсем немного времени, и вот уже каждый раз, стоило мне открыть рот, вокруг меня собиралось больше слушателей, чем у любого толкователя манер в бальной комнате или преподавателя изящной словесности, и слушали все очень внимательно. Не только друзья-венецианцы собирались вокруг меня, когда я начинал плести свои сказки, но также и тюремщики-генуэзцы, и стражники, и посещавшие нас члены Братства Правосудия, пизанцы, корсиканцы и жители Падуи, которых взяли в плен генуэзцы в других войнах и битвах. И вот однажды ко мне подошел человек, который сказал:

— Мессир Марко, я Луиджи Рустичелло, в недалеком прошлом гражданин Пизы…

Помнишь, как это было? Ты представился мне как писец, сочинитель и выдумщик, и ты попросил разрешения записать мои истории в книгу. Таким образом, мы сели рядышком и я рассказал тебе свои истории, а затем, при помощи Братства Правосудия, смог отправить в Венецию просьбу, чтобы отец переслал в Геную все мои записи, вырезки и путевые журналы, которые помогли мне припомнить много чего, что я уже успел позабыть. Благодаря этому год пребывания в заключении не тянулся медленно, а прошел в делах и с немалой пользой. А когда война наконец закончилась, был подписан очередной мир между Венецией и Генуей и нас, пленников, отпустили по домам, я мог сказать, что этот год вовсе не стал потерянным временем, как я боялся. На самом деле он, возможно, оказался даже самым продуктивным годом всей моей жизни, ибо именно в тюрьме я создал кое-что, что будет иметь продолжение и останется жить после моей смерти. Я имею в виду наше сочинение, Луиджи, «Книгу о разнообразии мира». Признаюсь тебе честно: за те двадцать лет, которые миновали с тех пор, как мы с тобой распрощались возле того генуэзского палаццо, я не совершил ничего, что принесло бы мне такое же удовлетворение.