Сокровища Перу - [11]

— Простите, дядя, ведь я сказал…

— Нет, нет! Довольно!.. Терпение мое истощилось! Я хочу теперь знать еще одно, получил ли ты плату за свое лицедейство? Говори сейчас же!

— Конечно, нет! Как ты можешь думать о таких вещах, дядя? Простите мне еще этот раз, дядя, я обещаю вам впредь не быть столь опрометчивым в своих поступках!

— Довольно! Довольно я прощал! Ты предал мое имя на поругание! Твой отец тоже все давал обещания и затем продолжал тот же постыдный и легкомысленный образ жизни, как и раньше!

— Дядя! — воскликнул Бенно, весь вспыхнув, — оскорбляй меня, если хочешь, но не оскорбляй моего покойного отца! Скажи мне, в чем именно ты так жестоко упрекаешь его, ведь я уже теперь в таком возрасте, когда мне пора знать об этом!

— Молчи! — крикнул на него сенатор. — Твое дело повиноваться и больше ничего! Отец твой был недостойный человек, о котором только из великодушия молчат. Теперь ты знаешь это — и будет с тебя!

Глаза Бенно заискрились каким-то особым огнем.

— Это неправда! Неправда, дядя! — воскликнул он громко, — другие люди отзываются о моем отце с величайшим уважением и любовью!

Сенатор злобно закивал головой, едкая улыбка искривила его губы.

— Другие люди! Чужие, никогда не знавшие настоящего его характера, так как в нашей семье принято все скрывать от посторонних людей. Да… Но ты хотел знать, так узнай же, до какого падения, до какого преступления доходил твой отец! Ты сам того хотел…

— Иоханнес! — воскликнула старушка. — Иоханнес, как ты можешь так говорить! Бедный ребенок не должен ничего знать, слышишь, ничего! Я запрещаю тебе!

— Я — не ребенок, мне нельзя запрещать или приказывать! — сказал сенатор.

Старуха с трудом поднялась со своего кресла и неверной, шаткой поступью подошла к Бенно. Бледный, как мертвец, мальчик едва держался на ногах, предчувствуя что-то ужасное.

— Пойдем, дитя, уйдем отсюда! — шептала старушка, стараясь увлечь его за собой.

Но сенатор преградил ей дорогу.

— Нет, пусть он знает! — крикнул он. — Видишь, Бенно, левая рука твоей бабушки висит, как плеть! Видишь? Это сделал нож твоего отца!

— Молчи! Молчи! Ты должен молчать, когда тебе приказывает твоя мать, или ты забыл четвертую заповедь? — воскликнула старуха.

— Но я не хочу молчать! Разве не Теодор поразил вас ножом в плечо? Разве это сделал не ваш любимчик, не ваш баловень, которого вы обожали?..

— Теперь довольно, — прервал себя сенатор, задыхаясь, — теперь тебе кое-что известно о твоем отце, — иди же и рассуди хорошенько, кто прав: я или те люди, что отзываются о твоем отце с уважением и любовью!.. Иди!

Бедный мальчик едва расслышал последние слова дяди: в голове у него шумело, вся комната ходила ходуном; в глазах мелькали красные круги.

— Бабушка! Бабушка! Дорогая, неужели же это правда?! — с рыданием в голосе вырвалось у него.

— Правда, дитя мое, он ранил меня, но пока я жива, я никогда не поверю, чтобы сын мой поднял на меня руку умышленно! Нет, это была просто нелепая случайность!

— Кому же предназначался этот удар? — чуть внятно пролепетал мальчик побелевшими губами.

— Его собственной матери, как я тебе сказал! — со злобным ударением повторил сенатор.

— Это неправда, Иоханнес, неправда! Ах, Боже! — старушка пошатнулась, лишившись чувств, и, наверное, рухнула бы на пол, если бы Бенно не удержал ее в своих объятиях. Как перышко, донес он ее на руках до дивана и с тревожной заботливостью подложил ей подушку под голову.

— Ведь она не умерла, дядя? Смотри, какая она бледная…

Сенатор молча дернул звонок. На зов явилась служанка, которой он приказал помочь своей госпоже, после чего снова начал допрос Бенно. Мальчик подтвердил все, что говорил раньше.

— В таком случае ты узнаешь мое решение касательно тебя после, а пока не смей ни на шаг отлучаться из дома, даже в гимназию! Слышишь? — объявил дядюшка.

У Бенно даже сердце упало при последних словах дяди.

— Дядя! Неужели ты хочешь взять меня из класса?

— Нам не о чем больше говорить с тобой! Иди!

Мальчик молча вышел из комнаты и на цыпочках вернулся к себе. Тысячи разных вопросов вертелись у него в голове. Он сидел у окна, подперев голову рукой, и думы, одна другой мучительнее, не давали ему покоя.

Настало время ужина, но его не позвали к общему столу, а прислали ужин сюда. После ужина сенатор вышел куда-то из дома, — все затихло, точно вымерло кругом. В одиннадцатом часу вернулся Цургейден, Гармс запер за ним боковую входную дверь, и затем все опять стихло.

У Бенно стучало в висках, голова шла кругом. Он лег в кровать, но не мог заснуть. Вдруг он почувствовал, что дверь его комнаты бесшумно отворилась, и знакомый голос спросил:

— Ты еще не спишь, Бенно?

Мальчик протянул вперед руку.

— Ах, как хорошо, что ты пришел, Гармс! — и мальчик глухо зарыдал.

Старик дал ему выплакаться и, присев у его постели, тихонько гладил его рукой по плечу, а когда он затих, сказал:

— Ну, если ты еще не очень хочешь спать, то мы с тобой часочек поболтаем!

— Да, да, расскажи мне про отца!

— После, после, сперва ты расскажи мне, что там было с этими цирковыми наездниками…

— Как ты узнал об этом, Гармс?

— Видишь ли, Бенно, часто и стены имеют уши, а у нашей служанки Маргариты особенно тонкий слух! Что же, господин сенатор очень рассвирепел?