Сокровища наместника - [11]

Все сразу зааплодировали, стали выкрикивать имя лорда и прославлять его мудрость. А охранники подняли Мартина, находившегося в полуобморочном состоянии, и потащили прочь со двора, в сторону вздымающейся серым гигантом старой крепости, которая уже двести лет использовалась как собственная тюрьма семейства Моринджеров.

Со связанными руками Мартина бросили на телегу, и она покатила по подновленной, мощеной дороге. Мартин с трудом осознавал, что он все еще жив. Он чувствовал боль во всем теле и слышал будто только что произнесенную фразу: «Это уже будет не правосудие, это будет убийство!»

Мартин ненадолго лишился чувств, а когда очнулся, телега въезжала во двор замка, который с телеги казался глубоким колодцем.

Лязгнули тяжелые засовы ворот, и сразу куда-то исчез ветер, прекратилось движение воздуха, померк свет. Пленника сдернули с телеги, и он едва не упал, в последний момент его подхватил здешний смотритель.

– Поосторожней с арестантом, рыло! – выругался он, развязывая ремень на руках Мартина.

– А чего ты о нем так печешься? Это же злодей! – возразил охранник, который хотел сбросить Мартина на мостовую.

– Это теперь арестант, за которым я должен приглядывать и за которого несу ответственность перед его светлостью, понял, морда ты коровья?!

Охранник промолчал, старший смотритель был повыше чином, да и здоровее. Одни кулаки чего стоили.

– Штырц! Принимай свеженького! – крикнул надзиратель и дохнул на Мартина едким табаком. – Штырц, где ты там?

– Здесь я, здесь, господин Моккли! – отозвался тюремный писарь, сбегая по ступенькам своей будки. За ним, тяжело переваливаясь, словно медведь, вышел еще один надзиратель. Он что-то торопливо жевал, от чего двигались его уши и брови. Он волок кандалы с замком, и Мартин подумал, что мог бы легко открыть такой замок любым гвоздем. Вот только стены здесь были такие, что одним гвоздем не управиться.

– Руки давай… Сюда просовывай… – продолжая жевать, приказал надзиратель.

Мартин послушно подставил руки, и планка закрылась. Затем надзиратель со скрипом провернул ключ, что привлекло внимание главного надзирателя.

– А ты чего, морда коровья, замки не смазываешь?! Сожрал все масло?!

– Никак нет, – пряча глаза, пробубнил тот.

– Все, ведите его! – махнул рукой старший надзиратель, и его подчиненный потащил Мартина на цепи.

– А как записывать, господин Моккли? – спросил писарь.

– Запиши как-нибудь, потом поправим.

– Слушаюсь, господин Моккли! – подобострастно вытянулся писарь и шмыгнул носом, а старший надзиратель пошел прочь, у него еще было много работы.

– Так как твое имя-прозвище? – забегая перед Мартином, спросил Штырц.

– Не суетись, – пробубнил надзиратель, державший конец цепи от кандалов.

Штырц поотстал, и у Мартина перестала кружиться голова. Он наконец полностью почувствовал руки, до этого сильно перетянутые ремнями.

14

Запись прошла быстро, хватило одного имени. Потом жующий надзиратель поволок Мартина по лестнице, и тот сбился со счету, преодолевая темные лестничные пролеты. Наконец они вышли в коридор и двинулись вдоль грубо сложенных стен, вдоль которых была рассыпана труха от сгнившей соломы.

Должно быть, ее здесь никто не убирал или делали это очень редко.

В темных и глубоких стенных проемах едва различались двери, но были за ними узники или темницы оставались пустыми, было неизвестно. Кроме шума шагов и позвякивания цепи, на которой вели Мартина, никаких других звуков слышно не было. Света в коридоре не хватало, и попадал он сюда сквозь узкие оконца, больше похожие на бойницы. Скорее всего, это они и были, а тюрьму сделали уже позже, разгородив пространство кладкой из колотого камня.

Кое-где на стенах угадывались держаки для факелов, но они были пусты, масло и смолу здесь экономили.

По мере приближения к концу коридора становилось светлее, и вскоре Мартин с надзирателем вышли в некое подобие холла, где за деревянным столом сидел еще один надзиратель – маленький и щуплый, похожий на писаря Штырца.

Заслышав шум, он вышел из-за стола и, подняв повыше масляный фонарь, пошел гостям навстречу.

– Привет, Борц!.. – с деланым радушием поздоровался приведший Мартина надзиратель.

– Привет, Долбунтин, – отозвался тот и посветил на избитое лицо Мартина.

– Мы же договорились, что ты зовешь меня просто Дилмо, по-дружески.

– Как долг отдашь, так будешь Дилмо, а пока ты мне никто.

– Да чего там этого долга, Борц? Десять денимов!

– Долг есть долг. Проиграл – отдавай, не можешь, не маячь тут.

– Я только по службе.

– Ну и вали. Я арестанта принял, ты – отдал.

С этими словами Борц выхватил конец цепи у Долбундина и потащил Мартина к темной нише в стене, где располагался вход в темницу, а сопровождавший пошел прочь.

Распахнув тяжелую скрипучую дверь, Борц подождал, когда Мартин войдет внутрь, и потом с помощью своего ключа снял с него кандалы и замок.

– Осматривайся, парень, – сказал он и, захлопнув дверь, с трудом задвинул заржавевший засов.

Мартин последовал этому совету, ему больше ничего не оставалось.

В просторной камере, примерно семь на восемь шагов, под самым потолком имелось сквозное окно, света от которого было больше, чем в коридоре у Борца, да и воздуха тоже. Правда, зимой здесь наверняка было холодно, а из утепления имелась лишь прелая солома вдоль стены, давно превратившаяся в труху.