Сокровища Королевского замка - [47]

— шепнула память строки Горация.

Может быть, это памятник куда более прочный, чем бронза, памятник всем замученным, всем убитым, попытка спасения пусть не их жизни, но смысла их существования.

Под тяжестью костыля толстый слой бумаг, покрывавших пол, съехал в сторону, среди них мелькнуло что-то зеленое. У Стасика сверкнули глаза. Он вытащил из-под вороха бумаг свою куртку — должно быть, Марцинка в тот вечер перед арестом высушила и выгладила ее.

Стасик чуть было не принялся стягивать с себя голубой свитер Антека — ведь тогда, в тот последний, проведенный у Миложенцких, вечер он обещал вернуть его и забрать куртку брата. Но, заколебавшись, остановился, вспомнил слова Гали: «И это тоже от брата».

Хотел было надеть куртку поверх свитера, но Станислав сказал:

— Лучше спрячь под низ. Немец мог твою голубизну запомнить.

Он помог засунуть куртку под свитер Антека и перепоясать его так, чтоб не выпала.

Из дальней комнаты послышался топот сапог и голоса, посылавшие проклятия. Это часовые, рывшиеся в вещах, громко проклинали своих дружков, которые их опередили, — во время обыска забрали все самое ценное.

Вернулся угрюмый охранник. Он едва держался на ногах. В налившихся кровью глазах была злоба. В руках он держал принесенную из комнаты пани Миложенцкой серебряную лампаду, о которой Станислав не раз слышал из рассказов сестры. Добыча обманула ожидания, лампада весила немного, к тому же серебро филигранной работы было в одном месте помято — должно быть, ее раздавил солдатский сапог.

И началась очень тяжелая для Станислава погрузка книг на стоявшую внизу деревянную тележку.

Они спускались вниз по лестнице с пакетами в руках. Потом, подгоняемые окриками охранников, спешно вбегали наверх. Станислав с трудом передвигался, опираясь на костыль. Забрать пластинки никак не удавалось: немец все время следил за ним, проверял, не прихватил ли он что-нибудь, кроме книг.

Вдруг Станислав увидел, как второй охранник, пребывавший в прекрасном настроении, взял в руки кувшин наливки и со словом «Prosit!» протянул первому.

Станислав, боясь, что наверх ему больше подняться не придется, спрятал сверток с негативами между книгами и пронес их мимо второго, тоже не спускавшего с него глаз охранника. «Спокойно! Спокойно!» — мысленно повторял он, словно бы пытаясь обуздать дикого зверя.

Тележка была нагружена книгами доверху. Охранники заперли двери на замки. Пора было возвращаться в библиотеку. Рабочие изо всех сил тянули отяжелевшую тележку. Стасик подталкивал сопротивлявшийся драндулет сзади.

Станиславу, согласно ранее данному распоряжению директора, велено было отправляться домой.

Но домой он не пошел, а двинулся, как они договорились со Стасиком, по направлению к архитектурному факультету, чтобы там, в условленном месте, получить пластинки. Он был уверен, что Стасик, ловкий и сообразительный, непременно добудет заветный сверток или прямо с тележки, или вынесет из университетской библиотеки.

Немцы шли по обе стороны тележки. Выйдя на улицу, они понемногу протрезвели. И теперь злились — в разграбленной квартире не нашлось подходящей добычи. И конечно, им непременно нужно было на ком-то разрядиться.

Перед тем как снова двинуться в путь, рабочий шепнул Стасику:

— Лишнее забирай, можно провозить только книги. У ворот часовые проверят тележку. На книжки имеется «бефель» — приказ.

Стасик поглядел на охранников. Они шли с безучастным видом и, казалось, не обращали на тележку никакого внимания.

Очень медленно, очень осторожно протянул он руку к пакету. Прикоснулся к нему…

Удар приклада свалил его наземь.

ГЛАВА XXIII

Стасик с трудом встал на ноги. Ему помогла дружеская рука какого-то случайного прохожего.

Вдали, в конце улицы, он видел удалявшуюся повозку с книгами, но голова кружилась, не было сил, чтобы побежать вслед. Да и немец время от времени оглядывался и грозил ему кулаком.

Стасик отчетливо представил себе, как перед университетскими воротами двое часовых выходят из своих будок, проверяют содержимое повозки, разворачивают сверток с негативами, и тот же немец, который минуту назад ударил его, охраняя пластинки, бросает их на мостовую, в разные стороны летят осколки стекла.

В эту минуту к тротуару, как раз к тому месту, где стоял беспомощный Стасик, подъехала рикша. В те времена по Варшаве вместо отмененного немцами такси разъезжало немало рикш. Среди этих трехколесных экипажей, приводимых в движение сильными ногами кучера, тоже называвшегося рикшей, встречались и вытертые, обшарпанные драндулеты, встречались и изящные коляски, которыми очень охотно пользовались немцы — военные и чиновники.

Вот такое чудо и остановилось как раз возле Стасика. Удобное сиденье на две персоны, мягкая спинка, обложенные резиной ступени, слегка изогнутые изящные подлокотники, фонари, сигнальный гудок, навес и покрытие от дождя, сейчас опущенное.

В рикше сидела девочка, разодетая, словно кукла. Должно быть, дочка какого-нибудь немецкого сановника, потому что польские дети во время войны так не одевались. Розовая юбка с оборками, широкая, как у балерины, полностью занимала двойное сиденье. На голове у девочки вздрагивал огромный розовый бант, два точно таких же банта трепетали в ее косах. Белые короткие носочки и сандалии дополняли наряд девочки, одетой, быть может, чересчур легко для сентябрьского холодного дня, но, должно быть, такова уж была прихоть избалованной единственной дочки.