Сокровища Королевского замка - [34]

А потом все же не выдержала и, должно быть подражая Марцинке, заговорила восторженно, нараспев:

— Они расстались. Из-за музыки. Из-за пения. Из-за сцены. Любили друг друга больше всего на свете. Но и уступить не могли. Поссорились. «Пока не позовешь — не вернусь», — сказала пани Ларис. А он не уступил. Пани Ларис ни разу не пришла к себе домой. И сюда на Козью. С мужем не видалась ни разу. С Галей тоже. Только Антек у нее иногда бывал. А бабушка убивалась из-за сына и во всем винила музыку и невестку.

— И поэтому музыка в их доме была под запретом?

— Конечно… Но только… Не мешай! — И Кшися снова заговорила торжественно, чуть протяжно, должно быть от Марцинки переняв этот тон. — В тридцать девятом люди передали, что ротмистр погиб в отряде Хубала. Об этом сообщили пани Ларис. А она говорит: он живой. «Он звал меня, я слышала». Люди говорят, что когда человек умирает, он перед смертью думает о тех, кого любит, иногда родные слышат его голос. А пани Ларис свое: «Он не умер, я знаю. Он жив».

Поехала, искала. Нашла, только не там, где были бои, а в глухой деревне, в овине, у чужих людей. Как он туда попал, кто его вынес — неизвестно. Он был весь изрешечен пулями, осколками, его узнать было нельзя. И горло было задето, думали, никогда не сможет говорить.

А пани Ларис сделала чудо. Если бы не она, ему бы не жить. Она уговорила врачей сделать какую-то там уникальную операцию… И еще она все это время принимала участие в подпольной деятельности. Устраивала тайные концерты. Необыкновенная женщина. Но сюда, на Козью сообщила, только когда ротмистр поправился и она смогла привезти его в Варшаву.

— И этот концерт — знак примирения с его матерью?

— Я ночью несколько раз просыпалась, а они там, где-то за стеной, все говорят и говорят, будто хотят наговориться за все годы разлуки.

— А я ничего не слышал. Спал как убитый.

— Ничего, кроме утренней тревоги! — Она рассмеялась, вспомнив, как напугали их со Стасиком гулявшие по подоконнику голуби. И опять вернулась к своему рассказу.

— У них новая жизнь. Вокруг смерть, несчастья, а у них все заново.

В этот вечер Станислав долго не мог уснуть и все повторял Кшисины слова: «Вокруг смерть, беды, а у них все заново».

И невольно вспомнил Галю и ее приглашение — завтра непременно зайти.

ГЛАВА XVII

Еще до рассвета он проснулся от какой-то непонятной тревоги. Открыл глаза и в редеющем сумраке увидел свой костыль, прислоненный к стулу, и куклу на середине стола, там, куда ее вчера водрузила Кшися со словами: «Осторожно, не разбей, она из фарфора!»

Станислав не мог понять, откуда эта тревога, вокруг царила глубокая, ничем не возмутимая тишина.

И только потом он сообразил, что именно эта тишина и тревожит его, вызывая страх. По утрам его всегда будил доносящийся сверху стук каблуков и негромкие, приглушенные мужские голоса. Потом этажом выше хлопали двери, на лестнице раздавался топот сапог — кто-то спешил, сверху вниз, через две ступеньки, лишь бы поскорее, и наконец наступала тишина, — сигнал для Станислава, что, если он хочет успеть в свою фирму, пора вставать.

Теперь в квартире над ними стояла глубокая, мертвая тишина. Невинные слова «в доме чисто» означали, что всех жильцов и гостей, посещавших эту квартиру, гестаповцы увезли на допрос и пытки, и обратно они не вернутся.

Шум за стеной, на кухне, отвлек Станислава от мрачных мыслей. Это Кристина встала и принялась за обычные утренние дела.

Чашка черного ржаного кофе с сахарином и два куска хлеба с мармеладом — вот и все, что нашлось в доме на завтрак. Но после обильного угощения, которое так заботливо приготовили панна Дыонизова и Марцинка, они и сейчас не чувствовали голода.

Кшися отправилась в мастерскую, объявив, что теперь хозяйка даст работу еще и на вечер, придется наверстывать.

— Лишь бы мне не забыть про розовый шелк для Галинки, — добавила она.

Станислава в его фирме никто ни о чем не спрашивал.

— Бартошак за тебя делал рейсы, — сообщили ему, и разговор был закончен.

А когда Станислав объявил, что пусть все хоть вверх дном перевернется, он к вечеру должен уйти, начальник кивнул головой в знак согласия. Насмешливо посмотрел на костыль и сказал:

— Лишь бы ты сам не перевернулся!..

И послал на более легкую работу в контору.

Впрочем, оказалось, что конторская работа только на первый взгляд кажется легкой. Приходилось принимать подводы, проверять груз, записывать, что куда отправляют, не допускать очень уж явной липы.

Одного воза с цементом, предназначенного для библиотеки, он никак не мог досчитаться. Не иначе Люстага выкинул какой-нибудь номер.

Правда, Люстага клялся и божился, что он, дескать, не виноват, все отвозит куда положено, но, когда его приперли к стенке, обозлился на Станислава.

— Эх ты, костыль под мышкой!.. Два дня шлендрал неизвестно где, а теперь задаешься, своих заложить готов!..

Дело дошло бы до драки, если бы не вмешался Бартошак. Он прищурил свои маленькие, как у медведя, глазки и сунул под нос Люстаге огромный, словно буханка, кулак.

— Ах ты, инженеров прихвостень, директорский папочка, начальник поганый!.. — рычал Люстага.

Но Бартошак не уступал, и тогда он добавил примирительно: