Сокровища Королевского замка - [12]

Эта картина стала привычной для варшавян.

Вскоре к грабителям присоединились немецкие минеры. В светлых полотняных комбинезонах, защищающих мундиры от пыли, они электробурами сверлили в стенах отверстия, предназначенные для закладки динамита. Люди проходили, останавливались, смотрели. В бессильном гневе сжимали кулаки. Горечь поражения становилась невыносимой.

Однажды в этой скорбной толпе Станислав услышал резкие слова:

— Они хотят нас сломать, проклятые, но не дождаться им этого! — Это сказал слесарь с фабрики Герлаха, живший в том же доме, что и Ковальские.

— Мы не должны терпеть все это. Надо же что-то делать! — воскликнула молодая женщина в кокетливо сдвинутом набок берете и тщательно завитыми локонами. Серьезность сказанных ею слов являла неожиданный контраст со всем ее обликом и повадкой — с легкой вальсирующей походкой, с небрежно перекинутой через плечо сумочкой, с веселым постукиваньем танкеток на высоком каблуке.

— Они хотят уничтожить наш Замок. А ведь он для нас как символ. Символ польского государства. Сегодня мы бессильны против них. Но если мы не можем спасти Замок целиком, будем спасать все, что удастся: детали, куски карнизов, лепные украшения. А придет время, восстановим его полностью!

— Это нереально! Просто безумие! Разве вы не видите, как педантично и точно работает их машина уничтожения!

— Попробуем получить для польских команд разрешение подбирать на территории Замка наименее ценные обломки. А дальнейшее уже будет зависеть от нас — что мы сможем сберечь и перенести в подвалы Национального музея!

И Станислав громко повторил:

— От нас, поляков, будет зависеть, что мы сможем сделать!..

Он вынул кассету с готовым негативом, снова вложил матовое стекло и проверил кадр, а также резкость следующего снимка.

Назойливые мысли и образы путались, перед глазами стоял Замок — каменные стены, лишенные каких-либо признаков жизни.

Он покачал головой. Нет, этих слов о спасении, пусть даже самых крохотных обломков Замка, Лорентц тогда не произносил, не было таких речей в толпе на Замковой площади.

— Я не мог там этого слышать! — пробормотал Станислав. — При всей своей смелости директор — человек слишком рассудительный и осторожный, чтобы раскрыть свои планы перед случайно собравшейся толпой…

Когда же в таком случае он это слышал? Может, просто выдумал, когда узнал об операции по спасению обломков, свозимых в Музей, вопреки сковавшей всех и вся необычно морозной и суровой зиме тридцать девятого года, предвещавшей жестокий сороковой, столь же безжалостный к людям, как и гитлеровские оккупанты.

Именно в это время Станислав понял, что значит Замок и в его жизни; не только как памятник архитектуры, но прежде всего благодаря тем мыслям и чувствам, которые на протяжении веков были связаны с ним у народа. Тогда же он стал собирать и материалы по истории Замка, подчас выкладывая последние гроши на встреченную у букиниста книгу.

С каждым днем он все отчетливее понимал: в Польше множество прекрасных старинных зданий, увековеченных историей. Но только Вавель и его младший брат — Королевский замок в Варшаве были символами польской государственности и символом столицы.

Как некогда Вавель,[12] после познаньского града, так впоследствии и Королевский замок в Варшаве стал свидетелем самых знаменательных событий, олицетворением национального единения.

Поэтому оккупанты переделывали на немецкий манер Королевский замок на Вавеле, предназначенный в качестве резиденции генерал-губернатору Гансу Франку, а Королевский замок в Варшаве обрекли на гибель. В соответствии с тезисом гитлеровской политики: «Отнимите у покоренного народа памятники его прошлого, и во втором поколении он перестанет быть нацией».

Поэтому столько поляков рисковало жизнью во время осады столицы, чтобы спасти Замок от уничтожения. И по той же причине потом, когда враги принялись за уничтожение Замка, люди шли на огромный риск, чтобы спасти хотя бы какую-то часть его архитектурных деталей, привести в порядок и сберечь все, что удастся…

Ему показалось, будто он вновь слышит стук метлы в руках директора Музея, как бы подтверждающий слова президента Варшавы Стажинского о том, что «население Варшавы не утратило боевого духа, чести и гордости».

Неожиданно он и в самом деле услышал за спиной какой-то шорох.

— Вот это да! Возле Замка швабы шуруют, Бруно шумиху устроил, а вы тут спокойненько семейные снимки проворачиваете! — раздался за спиной Станислава насмешливый, но вместе с тем исполненный уважения голос.

ГЛАВА VI

Станислав резко обернулся.

Из пустого проема, в котором некогда находилась дверь, ведущая в башню Владислава, глядел на него паренек лет двенадцати, а может, пятнадцати. Невысокий, худощавый, щуплый, а лицо взрослое.

Станиславу было достаточно одного взгляда, чтобы с профессиональной приметливостью фотографа увидеть вытертую куртку с застегнутыми, начищенными до блеска военными пуговицами с орлом, должно быть переделанную из военного мундира, потрепанные, все в заплатах штаны, так что даже их первоначальный цвет невозможно было установить, тапочки, словно бы беззаботно насмехавшиеся над всем миром, в том числе и над черными от грязи ногами своего владельца.