Сокровища - [4]

Глава 2 Милан. 1938 год

Дуче в Милане!

Когда пошел дождь, чернила наскоро отпечатанного плаката потекли, как черные слезы, но текст и лицо были все еще различимы при вечернем свете. Газеты и листовки, оставшиеся после дневного митинга, засорили Пиаззу дель Дуомо, прилипнув от дождя к тротуару.

Стефано Д’Анджели стоял у окна своей конторы, глядя вниз на вековые камни соборной площади, сейчас пустой, кроме только нескольких торопящихся черных зонтов с ногами, выглядывающими из-под них. Статуи из розового мрамора, горгульи[3] и шпили величественного Дуомо были мокры от дождя. Он мог даже различить маленькую позолоченную мадонну на самом высоком шпиле, влажно блестящую, словно плачущую от того, что она увидела несколько часов назад.

Все время после обеда раздавался рев толпы. «Да здравствует дуче!» — отражалось от камней. Мелодия фашистского гимна звучала в воздухе, проникая в юридическую контору, где стажировался Стефано, и не давая ему возможности сосредоточиться на работе. Но тяжелее всего было то, что где-то в этом сборище дураков находился его брат.

Стефано вернулся к столу, провел рукой по густым черным волосам и взял письменное изложение дела, которое он тщетно пытался закончить целый день. Сегодня его отвлекало скандирование и ликование толпы на площади, но работа сама по себе наводила на него скуку даже в лучшие дни. Неужели в двадцать четыре года его жизнь уже была определена как бесконечная вереница дней в конторах и залах суда? Он предпочел бы сидеть под деревом у реки, сочиняя стихи или читая Данте, либо где-нибудь в кафе на Виа Верде спорить с друзьями об искусстве и литературе.

— Тебе уже пора идти, — сказал, входя в комнату, Карло Бранкузи.

— Я еще не закончил.

— Это может подождать. Тебе предстоит долгая поездка, да еще дождь…

Стефано взглянул на Бранкузи, старшего адвоката фирмы. У него было властное лицо, лицо римского императора, выгравированное на старинной монете. Большой и длинный нос патриция, несомненно, господствовал над остальными чертами. Каштановые волосы с оттенком красного дерева лишь на висках тронула седина, темные брови повелительно возвышались над глубоко посаженными карими глазами. Лицо, которое внушало доверие.

— Витторио действительно нужно ехать со мной? — спросил Стефано. — После сегодняшнего… вы ведь знаете, какой он фанатик. Вероятно, наорался до хрипоты впереди толпы, а мне придется всю ночь в машине слушать его любовные песни дуче. Иногда мне приходит в голову мысль, а не поменяли ли одного из нас при рождении с другим ребенком? Непонятно, как мы на самом деле можем быть братьями.

Синьор Бранкузи улыбнулся и положил на плечо молодого человека руку.

— Стефано, сейчас наступили времена, которые требуют терпения. Терпения, даже по отношению к собственному брату. Не может быть никаких отклонений от указаний, данных мне этой клиенткой. Оба, ты и Витторио, отправитесь к ней, она ожидает вашего приезда не позднее полуночи.

— Не уверен, что смогу пережить эти несколько часов в его обществе. — Стефано засмеялся, поднимаясь. — Да еще он за рулем. Но ради вас, Карло, я рискну.

— Ради моей клиентки. Она необыкновенная женщина. Ты не пожалеешь, что познакомился с ней.

— Хорошо, Карло, пусть будет ради нее. — Они вместе пошли к двери, и Бранкузи помог Стефано надеть пальто. На прощанье они обнялись, как отец и сын, потому что так оно и было, если не по крови, то по сердечной привязанности. Бранкузи был не только шефом Стефано, для обоих братьев он с детских лет стал опекуном. Их родители, друзья Бранкузи, были убиты бомбой, подложенной анархистом, — тот вид насилия, которое дуче пообещал уничтожить, что помогло ему и его чернорубашечникам прийти к власти.

Темнело и холод пробирал до костей, когда Стефано вышел на площадь. Он поднял воротник и, опустив руки в карманы, съежился в своем пальто. Шагая через площадь, он не мог обойти вороха агиток, оставшихся после фашистского сборища. Они прилипали к туфлям, манжетам брюк. Они были повсюду.

Рябое от дождя, агрессивное лицо Муссолини смотрело на него. «Завоеватель Эфиопии», «Спаситель Италии» — кричали листовки. «Смешно», — подумал про себя Стефано, отбрасывая ногой отвратительную пропаганду. Он не видел никакого освободителя в хмуром тяжелом лице. Перед ним была только жестокость.

Как мог его брат пойти за этим человеком, поверить, как выразился Витторио в последнем споре, что это «новый Цезарь»? Для Стефано толстый Бенито был не чем иным, как негодяем, который знал, как манипулировать любовью своих соотечественников к хорошему театру. Дай им отменное зрелище, хорошо накорми, и они перестанут задумываться об издержках своего кармана или своей совести. Цезари в старину тоже знали этот рецепт, размышлял Стефано, — хлеба и зрелищ. Сейчас, похоже, дуче собирается объединиться силами с фюрером. Что за цирк получится! Что за пара клоунов! Объединиться в обоюдной ярости против Европы — предмета их убийственных шуток. Стефано был убежден, что они надругаются над континентом в своем страстном стремлении к власти и новым территориям. Не пощадят даже прекрасную Италию.