Сокровища Чёрного Монаха - [14]

Они расстались, и пошел Никитка в Москву.

Путь ему выпал дальний и печальный. По пути попадались выгоревшие усадьбы и целые села, вдоль дорог стояли виселицы, на которых висели пугачевцы, по рекам плыли плоты с виселицами.

Долго шел Никитка. Уже подходя к Москве, увидел он, как бежит куда-то народ.

- Пугача везут! Пугача везут! - орали вездесущие мальчишки, разбрызгивая осеннюю грязь.

Никитка помчался вслед за мальчишками и увидел, что идут войска. Много. Колонны за колонной. Шли они по дороге, а возле дороги горел костер, около него грелись солдаты, невдалеке стояла телега, а на телеге высокая железная клетка. В клетке сидел на корточках человек, прикованный цепями. Он был одет в рванье.

Никитка протиснулся поближе и не сразу узнал Пугачева. Он думал, что это другого кого-то поймали. И когда он так подумал, в сердце его почему-то ударила радость.

Но сидевший в клетке поднял голову, оглядел всех пронзительным взглядом, и по его рябому лицу, по ставшим еще более глубокими складкам возле носа и на лбу, Никитка узнал Пугачева.

Пугачев тоже узнал Никитку, в глазах его мелькнуло удивление, он чуть заметно подмигнул и стал смотреть в другую сторону.

Долго стоял Никитка возле телеги. Уже многие любопытные разошлись. Потом пришел какой-то дядька в чудном кафтане, Никитка таких никогда не видывал, в мягкой бархатной шляпе без полей с большим пером. Ему принесли табурет, он уселся невдалеке от клетки и стал рисовать свинцовой палочкой на большом листе бумаги Пугачева.

Никитка не удержался, подошел поближе и стал смотреть. Из-под карандаша появлялся измученный, униженный, сломленный человек в цепях и в клетке.

Не увидел художник непокорного блеска глаз Пугачева. Никитка хотел ему подсказать, да побоялся.

Вдруг солдаты повскакали, к телеге приближались всадники.

- Смотри, смотри! - завопил кто-то из мальчишек. - Фельдмаршал едет! Суворов!

Всадники подъехали, один из них, маленький старичок с хохолком на лбу, приблизился, не слезая с лошади, к клетке и высоким фальцетом выкрикнул:

- Это ты, что ли, мужицкий генерал?! Ты, вор?!

- Я не вор! - усмехнулся Пугачев, громыхнув цепями. - И не ворон. Я вороненок, а ворон еще далеко летает. Ворона вам не имать!

- Не мне ты попался! - дернулся всадник на лошади. - У меня ты бы в клетке не сидел! Я бы тебя разом на кол посадил!

- Знать, не судьба тебе, ваша светлость, - усмехнулся Пугачев.

- Смел разбойник! - не то возмутился, не то восхитился фельдмаршал. А это кто его рисует?

- Это немецкий художник, - поспешил пояснить кто-то из свиты. - По приказу императрицы.

Суворов заглянул в лист и махнул рукой:

- Пускай немец рисует. Пусть таким разбойник и останется - в клетке и в цепях. Пусть его таким и помнят.

- Ничего, усмехнулся Пугачев. - Меня и другим запомнят! Верно я говорю?!

Он огляделся вокруг и чуть кивнул Никитке. Тот положил руку себе на грудь, давая понять, что портрет Пугачева у него.

Пугачев удивленно вскинул брови и вдруг широко улыбнулся.

- Запомнят меня другим! А вороны еще прилетят! Ждите!

Фельдмаршал ткнул сухоньким кулачком через решетку в лицо Пугачеву, выбросил перчатку и ускакал.

Солдаты поднялись, разогнали зевак, и телега тронулась, утопая колесами в грязи...

В Москву Никитка пришел уже после казни Пугачева. Он в дороге приболел, отлеживался у добрых людей в деревне. Зачатьевский монастырь он нашел сразу, монастыри в Москве все знали. Сестра дядьки Кирилла, ключница Настасья, устроила его привратником, а заодно обновлять иконы. Женщинам писать и поправлять иконы запрещалось. На них первородный грех.

Вот так и стал жить в монастыре Никитка, оборудовав мастерскую в домике возле ворот, почти вросшем в землю. Там он и устроил тайник, в котором бережно хранил портрет Пугачева. Портрет он мало кому показывал. Боялся. Но однажды...

глава восьмая

Настоящие сыщики

Мы с Колькой сидели у него дома и уныло смотрели телевизор. Портрет Пугачева Свят отдал своим знакомым художникам-реставраторам из Третьяковской галереи на экспертизу, и теперь нам оставалось только ждать.

- А "Бобыля" так и не нашли, - вздохнул я. - Каждый день в новостях про кражу говорят, но пока никаких новостей. Жаль, что мы нашли не ту картину...

- Не ту! - заорал Колька. - Что бы ты понимал! Мы, может быть, нашли еще более ценную с исторической точки зрения картину! На ней портрет Пугачева! Прижизненный!

- Ну, может еще и не Пугачева, и не прижизненный.

- Чей же тогда это портрет?! - заорал на меня Колька и от волнения наступил на хвост несчастному Василию, который от возмущения завопил и умчался на кухню, заедать постоянные обиды "Вискасом". - Ну, чей, чей?! А?!

Он так орал, что мне даже спорить не хотелось.

- Мало ли мужиков бородатых? - нехотя возразил я, на всякий случай убирая босые ноги под кровать, потому что Колька оказался в опасной близости, а мне не хотелось разделить участь кота Василия.

- Ты - Фома неверный! - заорал Колька.

- Какой Фома? - хихикнул я.

- Неверный! - гаркнул Маркиз.

- Не неверный, а неверующий, - поправил я.

- Почему это он неверующий? - усомнился Колька.

- Потому что нужно знать слова, которые употребляешь, - важно ответил я. Мне удалось недавно прочитать об этом выражении в каком-то журнале, и я терпеливо пересказал Маркизу, что Фома был одним из двенадцати апостолов. А когда Христос воскрес, все апостолы поверили в его воскресение, один Фома усомнился, и тогда Христос позволил ему вставить пальцы в свои раны.