Сократ Сибирских Афин - [29]

— Обижаешь, товарищ Фалес, — укоризненно сказал Межеумович. — Твое открытие состоит в том, что ты, походя, выдвинул идею о происхождении всего естественным путем из самостоятельно развивающейся материи, без помощи всяких там боженек и прочих богов. Ты ведь совершил подвиг гения, начавшего штурм Олимпа!

Симпосий сдержанно загудел, как бы давая понять, что он не одобряет поношения богов, но диалектический материалист словно закусил удила.

— Отец и Основатель писал: “Судьба Олимпа была решена в ту минуту, когда Фалес обратился к природе; отыскивая в ней истину, он, как и другие сибиряки, выразил свое воззрение независимо от языческих представлений. Жрецы поздно додумались наказывать Анаксагора и Сократа; в элементе, в котором двигались старотайгинцы, лежал зародыш смерти элевсинских и всех прочих языческих таинств”.

Тут в небе раздался какой-то грохот. Гроза, что ли, собиралась?

— И вовсе не жрецы осудили меня, — попытался было вставить слово Сократ. Но Межеумович, чувствуя за собой неколебимую силу единственно верных партийных рядов, был уже неудержим.

— Многие идеалисты пытались мистифицировать фалесовское понятие воды, превратить ее в духовное начало, в отвлеченную от материи таинственную субстанцию. Даже старик Гегель вынужден был отметить, что мнение некоего малоизвестного Цицерона, будто Фалес полагал, что бог — тот разум, который все создал из воды, есть домысел самого Цицерона.

Над крышей грохнуло посильнее. Одна из служанок с испуга пролила вино на пол. Другая бросилась подтирать его подолом своей столы. Но сам симпосий все еще вел себя достойно. Приободрился и я: грозы я, что ли, не видел?!

Вино вдруг так сильно ударило мне в голову, что я начал размышлять над концепцией времени. И следующая темпоральная картина мира возникла перед моим мысленным взором. Будущее не менее реально, чем настоящее, но оно впереди, оно лишь со временем раскрывается человеку, хотя богам оно видно и сейчас. Человеку из времени не видно, что находится за временным горизонтом настоящего, а богу “сверху” из вне-времени, из вечности (ведь боги бессмертны) все время видно целиком, сразу. Но в состоянии транса или экстаза будущее могут узреть и различные прорицатели, оракулы, пифии, мантики, даймонии, как у Сократа. Значит, можно говорить о без-умно постигаемом мире, который четко локализован во времени, — это мир будущего. Бог или оракул могут раскрыть, что день грядущий мне готовит, но это мало что изменит в распорядке моих действий. Все происходит с железной необходимостью. Распорядок времени остается неизменным. Он под охраной судьбы и рока, а нарушивших его ждет месть Эринний. Вот Ахиллес узнаёт, что в грядущем бою его ждет смерть, но он не пытается что-нибудь изменить, понимая, что фактически его завтрашняя смерть не просто будет, она уже есть, но не сегодня, а завтра.

Значит, время выступает как бы в двух ипостасях: взгляд на время из временного мира дает нам лишь модель динамического времени, которое течет из прошлого через настоящее в будущее, определяя череду возникновений и уничтожений, а взгляд на время из вневременного мира дает нам статическую “пространственно-подобную” модель времени, в которой можно единым взглядом охватить целиком прошлое, настоящее и будущее. Собственно, в статической модели подобное членение теряет смысл — целокупный мир дан весь и сразу.

Судьба, то есть необходимость, и время выступают как две стороны одной монеты и сообща задают организацию изменяющегося мира.

Тут я покачнулся и упал в бассейн, всеми силами стремясь к надписи на его дне: “Любовь прекрасна”. Я еще иногда непроизвольно всплывал, слыша крики и советы переполошенных гостей.

Сократ сказал:

— Вот ты, Фалес, когда упал в колодец, засмотревшись на звезды, то что услышал от бога?

— Не знаю, что говорили тогда боги, а служанка моя долго хохотала, приговаривая: звезды изучает, а что под ногами — не видит!

— Ну, тогда и этот выплывет. Ведь он же глобальный человек…

Глава десятая

Я плыл, выбиваясь из сил и уже понимая, что если Океан бесконечен, то мне не добраться до берега. Или еще проще: впереди вообще нет никакого берега. И мне, смертному, не стоило бы начинать соревнование с богами. Но и вернуться к знакомому берегу сил у меня тоже уже недоставало.

Океан был могучим, глубоким и вместе с тем спокойным водным потоком, обтекающим всю Землю. В него опускались вечером и из него вставали утром Солнце, Луна и звезды. Он не имел ни начала, ни конца, ибо сам из себя зарождался и в себя же вливался. Океан опоясывал всю Землю. Я припомнил, что у Океана было несколько тысяч дочерей — рек и несколько тысяч сыновей — ручьев и родников. Все они разбежались по свету, облюбовали различные края и воцарились богами в тамошних водах. А подземные источники связывали их с отцом-Океаном.

Огромный, могучий Тритон — наполовину человек, наполовину рыба — медленно проплыл мимо меня на своей колеснице, запряженной дивными конями с золотыми гривами. Серебряный трезубец, похожий на трезубец его отца Посейдона, спокойно прислонился к его плечу, покрытому морскими улитками. Он тихо трубил в свою звонкую трубу из огромной раковины, успокаивая волны.