Сократ и афиняне - [48]

«Вот и конец, черт возьми», — подумал Павел и почувствовал, словно чьи-то крепкие когти схватили его и тащат куда-то под землю. Почудилось урчание совы. Через мгновение он увидел над собой холодный серебристый луч лунного света и тут же ухватился за него. Он оказался, хоть и тонким, но очень крепким. Павел намотал его вокруг пояса и слегка дернул. Его рвануло с такой силой, что он даже не понял, что перелетел через Сваху и упал, стукнувшись сильно головой, у того самого родника (головы), с которого берет свое начало р. Желудок. Поднявшись, Паша почувствовал, как зверски он устал, словно всю ночь таскал тяжелые мешки. Тень березы над родником острым концом, как огромным пальцем, указывала на родник. При лунном свете он увидел свое перепачканное лицо и решил умыться. Когда приблизил свое лицо к воде, он увидел, что оттуда на него глядят сердитые и где-то виданные глаза. Откуда-то раздался старческий мужской голос:

— Иди сюда.

Из воды высунулась мохнатая рука и схватила за воротник рубахи. Послышалось козье блеяние и запахло козьей шерстью.

Павел упал в воду, но ни холода, ни мокроты не почувствовал, а увидел себя лежащим на раскрытой постели. У головы стоял закрытый сундук с наваленными на него подушками. В открытой топке потрескивало горящее черемуховое полено, оттуда тек жирный желтый свет и полыхал красный жар.

«Странная печка, кроме топки ничего нет: ни печи, ни плиты, кому и зачем она такая нужна?» — недоуменно подумал Павел. В комнате были еще две кровати, в углу стояло трюмо с большим зеркалом. У четырех окон образовались бушующие водопады лунного света. В потоках с восторгом купалась черная кошка со ржавыми подпалинами и умными глазами. Она, вынырнув в одном потоке, ныряла в другой. Царапаясь быстро-быстро всеми четырьмя лапами, лезла по лунному свету до карниза окна и оттуда лихо прыгала в соседний поток, сложив передние лапы перед носом. В полете хвост вертелся, как пропеллер вертолета, а уши махали, как воробьиные крылья. Накупавшись, она села на трюмо, посушилась поломанным феном, держа его попеременно то передними, то задними лапами, хитро мигнула и неторопливо ушла в зеркало. Лунные потоки вдруг оборвались, будто снаружи их обрезали ножницами. Сложились на полу в четыре светящиеся лужи, которые быстро высохли, и стало опять в комнате темно. Из печки выскочил горящий красный уголек, который с глухим треском лопнул, как фейерверк, на тысячи кусочков.

«Пожар начнется», — подумал Павел, но ничего страшного не случилось. Все угольки погасли, кроме одного, который, похожий на кошачий глаз, начал расти и расширяться. Скоро глаз настолько вырос, что Паша уже мог различать бороду со ртом, который сам на себя дул. Ум Павла давно перестал нормально работать. Он лишь фиксировал то, что происходило.

Все исчезло, он лежал на полу бревенчатой избы с дико некрасивой желтой дверью. Перед ним сидел старичок с зеленой бородой и волосами, держа в руке светильник. Он вопросительно оглянулся, из-за спины выскочили коза и искупавшаяся кошка, которая успела накрутить по всей спине красные бигуди. Старичок кивнул, кошка подставила под козу ночной горшок и надоила молока, которую протянула обессиленному и ошалелому от всего пережитого Павлу. Он отрицательно мотнул головой. Кошка вопросительно оглянулась на старичка, а коза обиженно надула вымя и выстрелила струей молока прямо в лицо все еще лежащему на полу парню.

— Пей, не смущайся, другого сосуда у нас просто нет, а кастрюля чистая. Пей и поспи немного.

Спорить не было сил, тем более, что кошка, ставшая вдруг маленьким мальчиком в санитарном халатике, лила молоко ему прямо в рот.

Когда Павел проснулся, точнее очнулся, в избе был дневной свет, но он проникал странно, через щель между бревнами, а не через окно, как во всех нормальных домах. Изба была бедная, хотя полна всяких вещей. Стоял какой-то затхлый тяжелый запах, напоминавший что-то давно знакомое и забытое. Появился знакомый старичок. Борода и волосы были не зеленые, а белые, седые, как обычные.

— Где я? — тихо спросил Павел, дважды запнувшись на двух гласных.

— В гостях, — улыбаясь ответил старик.

— Где и у кого? — настойчивее повторил вопрос Павел.

Помолчав, как-то странно поглядев на Павла, хозяин ответил со странным смешком:

— В аду, дорогой, в аду, — в глазах его светились неподдельная радость и нетерпение. — И долго же ты болел. Извелся весь, пока тебя выходил. Думал, что уже не жилец. Молодец, выжил, значит, хотел жить.

Когда глаза привыкли к свету, Павел обнаружил, что старичок стоит в его рубашке и совсем голый, не стесняясь обнаженного срама, держа в руке черную краюху хлеба.

— Поешь, — протянул он трясущейся рукой.

Почувствовав сильный голод, Павел не мог отказаться, взял хлеб и, сглотнув слюну, попробовал откусить.

— Ты кто?

— Дьявол, — мелким смешком рассыпался нечистый. — И ты скоро станешь нечистой силой. Займешь мое место.

— Разве дьявол может умереть?

— Я не собираюсь умирать, — глаза старика вдруг сверкнули молодым огнем. — Только на время покину этот подземный мир, — страшно гримасничая ответил он.

Павел отбросил засохшую и ставшую несъедобной краюху и попытался резко приподняться. И он тут же провалился в темную бездну, бездонную, как темное беззвездное небо. Когда пришел в себя, снова увидел старика при свете горящей печки. Доел «хлеб» и запил какой-то мутной жидкостью. Почувствовал, что стало лучше. Удивительным было то, что старик при любых своих действиях постоянно оставался рядом со стенкой, постоянно касаясь или рукой, или плечами, или спиной, иногда даже ногой. На вопрос, зачем он держит стену, старик жестом подозвал Павла: