Соглядатай Его Величества - [49]

Он воззрился на Филиппа, но лицо французского монарха оставалось бесстрастным, словно у алебастровой статуи. Впрочем, Корбетт мысленно порадовался, заметив, как по лицу де Краона пробежала тень досады. Чиновники засуетились, зашуршали пергаментными свитками, и Корбетту в очередной раз пришлось выслушать «гасконский процесс» — длинный перечень обид, что претерпели французы из-за спорного герцогства. Все это он уже слышал прежде, и потому почти не прислушивался к бубнящему бормотанью секретаря, а насторожился лишь тогда, когда тот огласил новый пункт: Autem nunc Regi Franciae placet — «Ныне же угодно королю Франции…»

Теперь Корбетт слушал внимательно, пытаясь справиться с радостным волнением: секретарь зачитывал выдвинутое Филиппом мирное предложение. Французский король готов представить все помянутые жалобы на рассмотрение Его Святейшества, Папы Римского Бонифация VIII (Филиппова ставленника, отметил про себя Корбетт); французы готовы возвратить герцогство в надежде, что Эдуард согласится на брак принца Уэльского с дочерью Филиппа Изабеллой, с условием, что в будущем Гасконью будет править один из их потомков. Значит, подумал Корбетт, он угадал верно: Филипп не мог вечно удерживать герцогство, но мог вернуть его на условиях, скрепленных папским решением. Поступая так, французский король одновременно защищался от дипломатических игр Эдуарда, заручившись обещанием того, что один из их общих внуков будет сидеть на английском престоле, а другой — править Гасконью.

Секретарь умолк. Корбетт заметил, что французы, в том числе сам Филипп, смотрят на него, ожидая ответа. Но у него уже все было решено — ведь Ланкастер вооружил его главным наставлением: «Соглашаться на все — на все, что сможет дать нам отсрочку. А когда мы заполучим Гасконь обратно, тогда уже подумаем об условиях Филиппа».

Корбетт прокашлялся. — Plecet, — произнес он, — hic Regi Angliae placebit. — «Угодно, будет сие угодно королю Англии».

Корбетт почувствовал, что французы словно вздохнули с облегчением. Филипп чуть не расплылся в улыбке, его окружение тоже заметно оживилось, а ликование де Краона просто бросалось в глаза. Корбетт заерзал на табурете: он ведь проглядел одну вещь — пока соглядатай Филиппа остается при Эдуардовом совете, французам будет известно о любых попытках Эдуарда обойти или нарушить условия мирного договора.

Как бы то ни было, сейчас слишком поздно: Филипп поднялся, давая понять, что встреча завершена. Де Краон спустился с помоста и подошел к Корбетту, не делая особых попыток скрыть торжество. Благосклонно кивнув Ранульфу и Херви, француз обратился к Корбетту:

— Итак, месье, вы полагаете, ваш король примет оговоренные условия?

— У меня мало оснований сомневаться в этом, — ответил Корбетт.

Де Краон потер подбородок и улыбнулся.

— Хорошо. Хорошо. — Он уже повернулся и собирался уходить, как вдруг, словно что-то припомнив, снова развернулся. — Его Величество король устраивает сегодня вечером пиршество. Он приглашает вас, — тут он широко улыбнулся и снова поглядел на Ранульфа и Херви, — всех вас на свой пир. До вечера, прощайте.

Он удалился с таким видом, словно все его невзгоды разом кончились. Корбетт глядел ему вслед, силясь подавить закипавшую внутри ярость, от которой начинало колотиться сердце и сжиматься горло. Херви выказал умеренную радость по поводу столь лестного приглашения — но съежился от ужаса, увидев пылавшее гневом лицо Корбетта.

К тому времени, когда Корбетт со спутниками вернулись во дворец, негодование чиновника успело улечься. Он принял от имени Эдуарда предложение Филиппа, но, пока шпион на свободе, английский король будет оставаться под ударом. Корбетт уже убедился в том, что этот предатель — не Уотертон, и очень надеялся, что излишне самоуверенные французы наконец как-то проговорятся, обронят-таки намек на подкупленного ими человека при Эдуардовом совете.

Французы, похоже, вознамерились продемонстрировать свое могущество во всем его великолепии. Большой зал, увешанный шелками и бархатом, радовал глаз разноцветными гобеленами, а столы были покрыты белыми батистовыми скатертями с золотой бахромой. Серебряные блюда, кубки, усеянные бриллиантами, и золотые графины сверкали и мерцали в свете множества восковых свечей в огромных бронзовых подсвечниках, расставленных рядами по всей длине зала. Филипп и его родственники, облаченные в пурпурно-белые одеяния с золотыми украшениями, восседали за высоким столом, который Корбетту почти полностью заслоняла огромная солонка из чистого золота. В галерее музыканты играли на ребеке, флейте, барабане и виоле, отчаянно соревнуясь в громкости со все нараставшим гулом пирующих. Вино лилось рекой, слуги вносили блюдо за блюдом: тут были миноги, угри, лососина, оленина, приправленные изысканными соусами, огромный лебедь, как живой, словно плыл на гигантском серебряном подносе. Корбетт со спутниками сидел за столиком, поставленным как раз у подножия огромного помоста, и де Краон, сидевший напротив них, непрестанно улыбался.

Англичанину была не по душе радость, ясно читавшаяся на лице его противника, и он едва притрагивался к кушаньям и лишь пригубливал вино из кубка. Зато Ранульф и Херви, сидевшие рядом с ним, уплетали за обе щеки, словно не ели несколько месяцев. Де Краон наблюдал за англичанами с высокомерной усмешкой, приводившей Корбетта в бешенство; впрочем, чиновник понимал, что любая вспышка ярости с его стороны лишь позабавит самодовольного француза. Было очевидно: де Краон был уверен, что им с Филиппом удался хитрый дипломатический ход. Наследник Эдуарда женится на дочке Филиппа, значит, в один прекрасный день внук Филиппа воссядет на английский престол, а если Эдуард предпримет какие-либо тайные попытки перехитрить французов, то соглядатай при английском совете немедленно доложит им обо всем, а кто предупрежден, тот заранее вооружен. Корбетт отодвинул тарелку и уперся локтями в стол.