Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны - [19]

Социалистическая революция в России — если она вообще была возможна, что до последнего момента оспаривало большинство ведущих большевиков — могла таким образом быть лишь чем-то вроде задела, предварительного удара. Если за ней как можно скорее не последует мировая революция, то продержаться долго она не сможет — в этом все тогда были убеждены. А мировая революция для большевиков 1917–1918 гг. означала на практике прежде всегда лишь одно: германскую революцию.

В 1917 году все это было пока еще теорией. В 1918 году с каждым месяцем все более и более это становилось трудной проблемой практики, которая угрожала решить вопрос жизни и смерти русской революции. Чем жестче Германия кайзера нажимала на своих нелюбимых русско-большевистских протеже (или «инструмент») и притесняла их, тем более безотлагательно, отчаяннее ожидали они того, что в конце концов придет немецкая революция и освободит их; что в конце концов Германия кайзера превратится в Германию Либкнехта, и неестественное, наполненное ненавистью, почти смертельное партнерство превратится в естественное и братское. То, что при этом Германия — социалистическая Германия — станет более сильным и задающим тон партнером, считалось само собой разумеющимся, и тогда в Москве еще были охотно готовы найти себя в таком положении.

Когда большевики во время всего столь жуткого для них 1918 года, несмотря ни на что, снова и снова цеплялись за партнерство с Германией, то не только из необходимости — это тоже было, разумеется, — но и в страстном ожидании, что «Германия» все же недолго будет оставаться Германией кайзера, что в ней, напротив, заложена совсем другая, социалистическая Германия, что она вдруг — как в сказке дикий зверь, с которым ложатся в постель — превратится в прекрасного принца. Как же хорошо, что ты уже улеглась с ним в постель!

Большевики не только ждали — страстно надеясь, и, можно почти даже сказать, молясь — германской революции, они также делали, что могли, чтобы помочь вызвать её. Конечно же, многого они тогда сделать не могли. У них было полно других забот, чтобы удержаться на плаву; и у них не было Ленина, которого они могли бы заслать в Германию. Тем не менее русское посольство, которое со времени заключения Брест-Литовского мира снова было учреждено в Берлине, вопреки дипломатическим правилам использовало все свои ресурсы для поддержки немецких революционеров: оно завязывало связи, распространяло пропагандистские материалы, вероятно и деньги — разумеется, в гораздо меньших объемах, чем распространяла Германия в России — ведь большевики были бедны; и возможно даже некоторое количество оружия. Достоверно известно, что между берлинскими «революционными старшинами» — некоего рода нелегальным производственным советом, который на 11 ноября 1918 года планировал вооруженное восстание, и русским посольством в октябре была установлена связь. В последний момент, 5-го ноября, последнее кайзеровское правительство, от которого естественно не ускользнула эта в высшей степени неслыханная подрывная деятельность, по этой причине разорвало дипломатические отношения и выслало русских дипломатов. Поводом послужило следующее: ящик с русским дипломатическим багажом, содержавший листовки, умышленно «по недосмотру» был уронен на берлинском вокзале и развалился; сделано это было, чтобы уличить русских. Но вряд ли можно сказать, что эта дипломатическая-недипломатическая русская пропагандистская деятельность внесла большой вклад в дело свержения кайзера, которое произошло уже 9-го ноября совершенно не по программе и совершенно без участия революционных старшин.

Скорее уж большего успеха добилась русская пропаганда в самой России: среди солдат немецкой восточной армии, из которых многие, по свидетельству Людендорфа, когда они в течение 1918 года были переведены на запад или в гарнизоны Германии, «подхватили большевистскую бациллу»; и в особенной степени среди немецких военнопленных, которых большевики тотчас же освобождали и «обращали» в свою веру.

В Москве весной 1918 года существовала большевистская организация из не менее чем 29 000 бывших военнопленных, во главе которой стоял не кто иной, как Эрнст Ройтер — тот самый Эрнст Ройтер, который тридцать лет спустя станет всемирно известен в качестве бургомистра Берлина во время блокады. Возможно, он представляет яркий пример того, насколько мощно воздействовала русская революция на многих молодых немцев, которые тогда попали в сферы её влияния в качестве солдат или военнопленных в России.

Эрнст Ройтер, тогда молодой человек 28 лет, стал под её влиянием не только восторженным коммунистом, но он также открыл свой политический талант. Председательство в организации пленных не было концом его русской карьеры: в мае 1918 года он лично встречался с Лениным, «чья деловая твердость и немногословная рассудочность произвели на молодого Ройтера непреходящее впечатление, от которого он позже никогда не отрекался», как писали его биографы Вилли Брандт и Ричард Лёвенталь. И Ленин сделал Ройтера народным комиссаром по делам поволжских немцев — юный немец тоже произвел на Ленина впечатление: «блестящий и светлый ум, только немного чересчур независимый», написал он в конце года в рекомендательном письме, с которым он свою юную находку после германской ноябрьской революции препроводил немецкой коммунистической партии.