Согдиана - [72]

— Или?..

— Или я уйду от тебя.

— Вот как. — Спантамано нахмурился. — Ты это твердо решила?

— Да!

— Значит, уйдешь?

— Уйду!

Спантамано помрачнел.

— Когда я был богат и был на высоте, ты не уходила от меня. Теперь, когда я беден и обесславлен, ты хочешь меня покинуть?

— Пусть даже так…

Спантамано прикусил губу, потом сказал:

— Ты вернешься к отцу… будешь валяться на мягких коврах… улыбаться безмозглым, но зато богатым бузурганам, будешь вместе со своим подлым отцом злословить обо мне, тогда как мне придется далеко от Мараканды бродить по диким тропам, не имея ни хлеба, ни пристанища?

— Пусть даже так.

Спантамано стиснул челюсти и заговорил сквозь зубы:

— Значит, те камни, что я отдал за тебя твоему отцу, дороже твоей душе, чем Спантамано?

— Пусть даже так.

Спантамано медленно поднялся. Лицо его стало белым как снег, которым наполовину занесло их шатер. Брови низко нависли над потемневшими глазами.

— Дочь Оробы! — прохрипел Спантамано. — Твой отец распускал слухи, будто я рву твои волосы. Да не будет это неправдой!..

Он метнулся к Заре, схватил ее за волосы и бросил женщину на землю. Он рычал. Его распаляла собственная жестокость. И он стал бить Зару кулаком, ногой, чем попало. Он испытывал наслаждение, нанося сокрушительные удары. Ярость увеличила силы во сто крат, и рука стала тяжелой, как молот. Вой Зары вырвался наружу. На шум прибежал Баро. Он кое-как оттащил озверевшего Спантамано от растерзанной женщины. Спантамано плюнул ей в окровавленное лицо и вышел вон из шатра.

Вечером он напился до синего огня и принялся бегать по лагерю, размахивая топором и выкрикивая проклятия. Он хулил доброго бога Охрамазду и возносил хвалу богу мрака Анхраману. Люди разбежались. Ему удалось зарубить лишь одну зазевавшуюся собаку. Затем он сбросил одежду и кинулся из стойбища в глубь пустыни. Холод подействовал на обезумевшего человека отрезвляюще, и подбежавшим Варахрану и Баро удалось закутать потомка великих царей в шубу и отвести в шатер пенджикентцев.

Теперь он молчал целыми днями и никуда не выходил. Если не давали вина, он хватался за нож. По его приказанию Дейока принес семена дикой конопли, и потомок Сиавахша пристрастился к курению. День и ночь утратили всякое значение. Перед мутным взором кружились, плясали, мелькали и пролетали молнией дикие видения. Чтобы отогнать их прочь, он опять и опять оглушал себя курением. Он опух и пожелтел. Грязные, нечесанные волосы клочьями свисали на дикие глаза. Иногда находило просветление. Тогда он сгорал от стыда. Он вспоминал побои, нанесенные Заре, и его терзало раскаяние. Он выл от отчаяния, как волк, упавший в яму, и снова прибегал к семенам конопли, чтобы забыться.

Наконец он жестоко заболел. Десять дней метался на шкуре оленя, хватался за голову, кричал. На одиннадцатый день он так ослаб, что не мог даже пошевелиться. Жрец Алингар не отходил от его постели и лечил повелителя настоем из целебных трав.

— Неужели я умру так рано? — шептал Спантамано сухими губами. Жрец отвечал заклинаниями.

Варахран и Баро на целых три дня исчезли куда-то и, вернувшись, сразу же явились к предводителю. Алингар как раз поил Спантамано жидкой мясной похлебкой. Сделав пять или шесть глотков, потомок Сиавахша отстранил чашку и устало опустился на шкуру. Варахран и Баро сидели у входа и не спускали с вождя суровых глаз. Спантамано удивлялся этим людям. Их редко покидало спокойствие.

— Ну, что скажете? — спросил он чуть слышным голосом.

— Нехорошо, — ответил Варахран.

— Плохо, — повторил Баро.

— Что нехорошо? — Спантамано вздохнул. — Что плохо?

— То, что ты делаешь.

— А что мне делать? — уныло возразил потомок Сиавахша. — Все рухнуло. Мечтам — конец. Вы этого не понимаете, так как ничего не потеряли. Попробуйте посидеть в моей шкуре хоть день, тогда узнаете, каково мне.

Чеканщик и пахарь помолчали, потом Варахран сердито сказал:

— Мы ничего не потеряли? А где мой отец? Он погиб у Зарафшана. Где мать, братья, сестры? Их убили юнаны. Где Согдиана? Она так же далека от нас, как и от тебя.

— И мой отец пропал, — добавил Баро. — И я не знаю, что делается дома. Но я не довожу себя до исступления, как потомок Сиавахша.

Спантамано медленно приподнялся на локте и уставился на двух товарищей. Как он забыл? Ведь у них тоже горе. Но почему они держатся так мужественно? Какая сила поддерживает их?

— Мы давно вместе, — пробормотал потомок Сиавахша, — но я… не понимаю вас. Неужели вы… так загрубели у плугов и наковален… что самые тяжкие утраты не задевают глубь ваших сердец?

Варахран и Баро переглянулись. Чеканщик опустил голову. Пахарь переменился в лице, сгорбился и задышал шумно, как бык, везущий громоздкую поклажу. И састар догадался: он жестоко обидел этих простых и отзывчивых людей.

Спантамано долго не произносил ни слова, потом оглядел себя всего, истерзанного и грязного, и сказал с горестной усмешкой:

— Я отпрыск священного рода… И я считал себя первым человеком Согдианы. Но теперь я вижу… (у меня хватит смелости сказать прямо) я вижу: Варахран и Баро, два безвестных бедняка, лучше, во много раз лучше меня. — Он закусил губу, вздохнул и поглядел на двух людей просветлевшими очами. — Скажите, люди… скажите мне, в чем ваша сила?