Софья Палеолог - [88]

В середине XV столетия на Руси появляется перевод еще одного важного памятника — Летописца Еллинского и Римского, содержащего пространную повесть «О взятии Иерусалиму».^{703} Это трагичная и одновременно героическая повесть, воспевающая доблесть римского императора. Тит представлен «философом и доброязычником (курсив мой. — Т. М.)», славным воином, мудрым военным стратегом, кротким и богобоязненным.^{704} Тит смог разбить стены Иерусалима и войти со своим войском в город, использовав специальный механизм, где главную функцию выполняли подвесные тараны («бараны» русских летописей) и «столпы»: «И причиниша овны римляни, и стлъпы древяныа, и пороци и начаша толоши в стену… И паде на землю…»^{705}

По мнению летописца, Аристотель Фиораванти обладал не просто навыками, до той поры неизвестными на Руси, но и мастерством, сопоставимым с гением императора Тита. Архитектор оказывался в глазах русских интеллектуалов носителем великой добродетели — доблести (virtu). Для итальянцев эпохи Возрождения эта категория относилась к области этики. Ее суть разработана в трактатах Николая Кузанского, Лоренцо Валлы, Никколо Макиавелли и других выдающихся гуманистов. Они считали, что доблесть была чуть ли не главной добродетелью достойного мужа.^{706} Возводя собор, Аристотель Фиораванти, по мнению книжника, исполнял не просто волю великого князя, но и волю Божью.

Величественный пятиглавый собор был возведен за четыре года. Несмотря на то что зимой 1478 года мастер уезжал из Москвы (он участвовал в победоносном для Ивана III походе на Новгород, сооружая наплавной мост через Волхов), храм был построен наилучшим образом. «Для укрепления конструкции храма в стены были заложены не традиционные дубовые, а железные связи».^{707} Для строительства собора использовался как традиционный для Северо-Восточной Руси материал — белый камень, так и новый для русских земель высококачественный кирпич. Для его производства Фиораванти «кирпичную печь доспе за Ондроньевым манастырем в Калитникове, в чем ожигати и как делати нашего рускаго кирпича уже да продолговотее и тверже, егда его ломать, тогда в воду размачивают».^{708} Наблюдая за работой, летописец удовлетворенно отметил, что Фиораванти замешивал известковый раствор по всем правилам: «известь же густо матыками повеле мешати, и яко паутрие же засохнет, то ножем не мочи росколупити».^{709} Не меньшее впечатление произвело на книжника стремление архитектора к ренессансной четкости пропорций здания, для чего зодчий использовал «кружало да правило» (циркуль и линейку).

Нет сомнений, что Софья — подобно большинству жителей Москвы — наблюдала за работой Фиораванти. Выходя из своей горницы, окруженная боярынями и служанками, она останавливалась у строительной площадки и подолгу смотрела на остов собора. О чем она думала: о величии замысла болонского мастера, о новшествах, которые он использовал при строительстве, или о том, как ее раздражает строительная пыль, мы не знаем. Но когда собор был готов, Софья, наверное, не скрывала радостного изумления. Вероятно, она могла бы сказать о храме словами, сходными с теми, что запечатлел в своих анналах придворный летописец: «Бысть же та церковь чюдна велми величеством и высотою, светлостью и зъвоностью и пространством, такова же преже того не бывала в Руси, опроче Владимерскыа церкви, видети бо бяше ея мало оступив кому, яко един камень».^{710}

Последние слова — точное выражение сокровенного образа собора. Идея единства Русской земли — главная в созидательной деятельности Ивана III. Хранившиеся в соборе мощи святого митрополита Петра, благословившего дело Калиты, — символ вожделенной симфонии светской и духовной власти. Митрополит Петр был наречен в честь верного ученика Христа — Симона, принявшего от Христа имя Петр — «камень». Вспомним эти евангельские слова: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее, и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах…» (Мф. 16: 18–19).

В архитектурных решениях Успенского собора соединились традиционные русско-византийские, романские, готические и ренессансные черты. К русским элементам можно отнести пятиглавие, аркатурно-колончатый пояс (восходящий здесь, по-видимому, не непосредственно к традициям романского зодчества, а к декору владимирского храма), присутствие глухой алтарной преграды, формы арочных перспективных порталов, и особенно «дыньки» на полуколонках их обрамления, столь характерные для раннемосковских храмов. Сильно вынесенные лопатки-контрфорсы, особенности профилировки цоколя, не сохранившаяся до сего дня украшавшая вход двойная висячая арочка на металлической гирьке представляют собой готические элементы здания. К числу ренессансных черт относятся применение исключительно полуциркульной — а не стрельчатой готической или московской килевидной — арки, а главное — единообразный метрический ритм в оформлении интерьера и фасада, что отличает любую постройку Возрождения.^{711}

Как Фиораванти удалось соединить, казалось бы, несоединимое? Здесь сыграл свою роль не только гений мастера. Исследователи не раз обращали внимание на общие — византийские — истоки итальянского и древнерусского искусства.