/Soft/Total/ Антиутопия великого западного пути - [3]

Шрифт
Интервал

— Давайте попробуем по-другому, — предложила она. — Вы ведь можете допустить существование подобных неврозов — как возможность?

— Как возможность можно допустить все, ты же знаешь.

— Тогда давайте рассмотрим как возможность, что некое гипотетическое общество не может не порождать неврозы, что это его неотъемлемое свойство.

— Маша, к чему ты клонишь? — ПалСаныч запнулся, не то чтобы подбирая слова, но скорее отфильтровывая лишние. — Ты хочешь понять, что надо исправить в обществе, порождающем эпидемии неврозов?

— Профессор! — радостно объявила Маша, положив ладонь на его запястье, — я не ошиблась в выборе руководителя!

ПалСаныч поднял глаза. Взгляд Маши был прямым и спокойным; похоже, она намеренно длила паузу. Затем улыбнулась, упруго выпрямилась и легким движением скинула жакет с тусклым прямоугольником резерва. Небрежно бросила его на спинку кресла и села, закинув ногу на ногу.

— Как у Вас жарко! — оправдание прозвучало формально и неестественно, но Машу, похоже, это совсем не беспокоило.

ПалСанычу тоже было не до того. Прямо на него уставились два затвердевших соска, нахально торчащих из-под тонкой майки. От неожиданности он непроизвольно сглотнул.

— Маша, ну зачем ты так? Ты же знаешь, Кодекс общения осуждает провоцирующую одежду…

— А Вы сообщите обо мне в Комитет морального контроля, — Маша довольно оскалилась; не в пример ПалСанычу, она казалась вполне уверенной. — Пусть там узнают, что уважаемый профессор пялился на сиськи своей аспирантки. Патовая ситуация.

— Ты читала мою статью о патовых ситуациях?

— Да, и знаете что? Вы ведете себя сейчас совсем не так, как рекомендуете в статье.

ПалСаныч недовольно нахмурился.

— Маша, давай на этом и закончим. Мне не нравится то, что здесь происходит, и не нравится твоя лексика.

Маша улыбалась. Она владела ситуацией, владела безоговорочно. И, судя по всему, это было ей привычно.

4

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Развитие экономических отношений вело к увеличению числа запретов; пропорционально увеличивалось и число преступлений. Найти и покарать преступников довольно часто не удавалось. Но если они попадались — наказание было жестоким и зрелищным. И публичность, и жестокость казни служили средством устрашения.

Лишь в новое время, по мере совершенствования следственного аппарата и роста раскрываемости преступлений, была сформулирована современная доктрина: наказание может не быть жестоким, если оно неотвратимо. Но для этого оно действительно должно быть неотвратимым. А оно будет таковым только в том случае, если никакое деяние уже невозможно будет скрыть.

На этом базисе и был построен мягкий тоталитаризм, а затем и общество без насилия…

5

ПалСаныч лежал на спине, закрыв глаза и прислушиваясь к себе. Он чувствовал радость, удовлетворение, гордость, опустошение — все, что и должен был чувствовать. Но одна мысль свербела и отравляла, как зудение комара отравляет теплый летний вечер. Они нарушили рекомендации Кодекса, и сразу по нескольким пунктам. Не стоило вступать в связь после получасового знакомства. Все произошло слишком быстро; он не успел ничего понять, а руки уже жили своей, отдельной жизнью. Не стоило делать этого днем; и холостяцкая квартира — тоже не самое подходящее место. И совсем уж не стоило это повторять, а тем более в коленно-локтевой. В оскорбительной коленно-локтевой! ПалСаныч сжал челюсти так, что скрипнули зубы. — Я оскорбил Машу как женщину. Социально защищенный пол. Все один к одному. Аморалка в чистом виде. Не говоря уж о том, что она из другой возрастной группы. Мне вообще нельзя было сходиться с ней, как и ей со мной. По возрасту к социально защищенной группе отношусь я; но это еще хуже. Потому что я в любом случае виновен в соблазнении; а так будет виновна и Маша. Ей-то это за что?

ПалСаныч раз за разом прокручивал в голове события этого вечера, но не мог понять, как же все случилось. Он всегда умел владеть собой, сдерживать себя. И в этот раз его руки тоже готовы были остановиться по малейшему сигналу — но Маша всегда оказывалась на их пути, всегда оказывалась именно там, где надо. Секс был неизбежен.

Он открыл глаза и повернулся на бок. Маша дышала легко, почти неслышно; она спала сном ребенка. Ну и черт с ним, с Кодексом, — подумал ПалСаныч. — Париж стоит мессы. Он зевнул, закрыл глаза и почувствовал какую-то всепроникающую опустошенность; усталость навалилась тяжелым душным покрывалом. ПалСаныч расслабился и мгновенно канул в темноту без сновидений.

Проснулся он от странного незнакомого ощущения и не сразу понял, откуда оно. ПалСаныч открыл глаза и обмер — склонившись над ним, Маша что-то делала, взяв его член (!!!) себе в рот (!!!). Он не верил своим глазам и ощущениям — такого просто не могло быть. Никогда. Это билет прямо в ад.

— Маша, что ты делаешь?! Это же оскорбительно! Это унижает тебя!

— Уммууу, — откликнулась Маша, не отрываясь от своего занятия.

— Перестань! Так же нельзя!

— Перестать? — Маша медленно приподняла голову, длинным махом проведя языком по стволу к уздечке.

— Нет…

И Маша опять склонилась над ним. Сто секунд молчания и сопения, и она добилась желаемой кондиции.