Soft power, мягкая сила, мягкая власть. Междисциплинарный анализ - [46]

Упомянутый выше Н. Ферклу занимался изучением установления классового господства языковыми средствами на примере выступлений (в том числе радио– и телевизионных) М. Тэтчер. В частности, отмечаются обилие высказываний в категорической модальности, значительное количество сочинительных связей, соединяющих как якобы равноценные слова, на деле различные по смыслу, вроде «я и народ». М. Тэтчер использовала и визуальные средства мягкой силы, с помощью одежды и прически создавая облик женщины из среднего класса[132].

Еще одним важным средством употребления мягкой силы в области языка является использование выгодных для ее источников номинаций. Одна из важнейших функций языка, о которой говорили крупнейшие лингвисты и философы языка (В. фон Гумбольдт, Э. Сепир и др.), заключается в членении мира. Многообразные элементы и явления человеку необходимо расчленить и охарактеризовать. Что-то мы называем сложным описательным образом, а что-то называем одним словом или устойчивым сочетанием слов (как говорят лингвисты, одной номинацией). И в последнем случае эта номинация закрепляет некоторое представление носителей языка о мире; то множество явлений, которое язык считает объединяемым в одной номинации, трактуется как единство, а их отличия от того, что называют иначе, расцениваются как существенные. Это важно всякому человеку. Но тут скрывается и возможность манипуляций как бессознательных, так и сознательных. Достаточно естественно проводить разграничения номинаций по признаку «наше – не наше»; различия в случае «не наших» могут игнорироваться и скрываться внутри единой номинации. В СССР в 1930-е годы существовало слово социал-фашисты, подразумевавшее, что различия между фашизмом и социал-демократией несущественны; дальнейшее развитие событий показало ошибочность такого взгляда, и от термина в итоге отказались.

Сейчас сначала на Западе, а потом и у нас распространились термины тоталитаризм и авторитаризм. Оба они предполагают, что среди разнообразных политических систем главное различие проходит между системами современного Запада (демократическими) и всеми остальными, разделяемыми, впрочем, на два класса, представляющие собой по существу тот же политический тип с разной степенью концентрации. Разница между гитлеровской Германией и СССР при такой номинации представляется как несущественная.

Вот один из множества примеров. В опубликованном МГИМО учебном пособии по политическим системам и процессам на Востоке чертами тоталитаризма признаны «широкое использование идеологии, превалирование однопартийных систем, жесткий контроль над средствами массовой информации, жесткий государственный контроль над экономикой, стремление государства полностью подчинить себе граждан, добиться их беспрекословной преданности режиму, жесткий полицейский надзор, подавление любого свободомыслия и диссидентства»[133]. Все эти признаки применимы ко многим политическим системам, касаясь (кроме контроля над экономикой) лишь сферы идеологии и подавления инакомыслия. Но образ, здесь присутствующий, хорошо известен: это СССР прежде всего в 50—80-е годы ХХ в., в интерпретации его противников в «холодной войне». Авторитаризм здесь же характеризуется как «ослабленный тоталитаризм»[134]. Но дальше читаем: в Южной Корее «режим стал абсолютно авторитарным: подавлялись любые проявления инакомыслия, личная жизнь граждан строго регламентировалась… Вводились военные трибуналы, широко применялись смертная казнь и пожизненное заключение»[135]. Почему этот режим (как и похожий режим на Тайване при Чан Кайши) авторитарный, а не тоталитарный? Чем он был «ослаблен» по сравнению с СССР последних десятилетий, где смертная казнь по политическим статьям и пожизненное заключение «широко не применялись»? Разгадка очевидна: данные оценки идут из США, а там СССР считался противником, тогда как Тайвань и Южная Корея – союзниками. т. е. «тоталитарные режимы» бывают не в «наших» государствах, а «авторитарные режимы» свойственны не вполне удовлетворяющим эталонам демократии «нашим» странам. Я не могу считать эту точку зрения научной, но для США она, по крайней мере, естественна; менее понятно, зачем российским специалистам исходить из такого рода иностранных классификаций. А главное, мягкая сила приучает через такие обозначения к определенному взгляду на мир, выгодному определенной группе государств.

Н. Ферклу выделяет две главные тенденции на современном Западе, отражающиеся и в речевой деятельности: потребительство, сдвиг идеологического фокуса с производства на потребление, и рост бюрократизации[136]. Все это через СМИ распространяется в массовом сознании, с 1991 г. процесс охватил и Россию.

Потребительство в средствах массовой информации в первую очередь распространяется в рекламной сфере. Когда-то кубинские эмигранты в США организовали около границ Кубы телестанцию, вещавшую на испанском языке. Однако в те годы американская мягкая сила еще не всегда работала: сами американцы жаловались, что многие кубинцы предпочитали собственное телевидение, технически хуже оснащенное, поскольку там ничего не прерывалось рекламой. Но теперь в России молодое поколение уже не представляет себе телевидения без рекламы и запоминает слоганы, некоторые, пожалуй, останутся в их головах на всю оставшуюся жизнь. А реклама – это не только источник доходов, но и особый «виртуальный», как ныне любят говорить, мир. В одной из телепередач 1990-х годов вспомнили стихи советского «Марша нахимовцев»: «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная», после чего ведущий сказал: «Теперь такие слова могут быть только в рекламе». И, по крайней мере, тогда он был прав.