Содом и Гоморра. Города окрестности сей - [57]

— Если эта зараза лопнет, — обронил он, — нам тут только и останется, что в собачью нору залезть.

Столб вдруг повело в сторону, но он удержался, стоял, чуть подрагивая.

— Ч-черт, — сказал Билли.

— Ага, он самый. Если моя деревяшка оттуда выскочит, мы залезем гораздо глубже, чем в собачью нору.

— Ну да, могила тогда обоим.

— Что будем делать дальше?

— Слушай, ковбой, это твоя затея!

Обойдя коней, Джон-Грейди вернулся к столбу, проверил его и вновь пошел к коням.

— Давай-ка приналяжем еще, но будем направлять коней чуть-чуть левее, — сказал он.

— Давай.

Снова они повели коней вперед. Веревка натянулась и начала мало-помалу раскручиваться, вращаясь вокруг оси. Посмотрев на веревку, они перевели взгляд на коней. Посмотрели друг на друга. И тут камень сдвинулся. Начал неохотно сползать с того места, на котором покоился последнюю тысячу лет, наклонился, пошатнулся и упал в небольшую впадину, ударив в нее так, что сотрясение от него передалось им через подошвы. Столб, рухнув, загромыхал о скалы, кони, по инерции пройдя пару шагов, остановились.

— А вот выкуси! — сказал Билли.

Они принялись копать мягкую, искони не видевшую солнца землю, которую обнажил вывороченный валун, и через двадцать минут нашли логово. Щенки оказались в самом дальнем его конце, лежали, все вместе сбившись в комочек. Лежа на животе, Джон-Грейди сунул туда руку, вытащил одного и протянул к свету. Щенок как раз умещался на его ладони — толстенький такой, упитанный, он лишь водил туда-сюда мордочкой и щурил бледно-голубенькие глаза.

— На, держи.

— Сколько их там еще-то?

— Непонятно.

Он снова сунул руку в нору и вытащил еще одного. Билли, сидя, пристроил этого щенка ко второму, который уже возился у него на сгибе колена. Всего щенков оказалось четверо.

— Слушай, эти мелкие засранчики наверняка есть хотят, — сказал он. — Там все уже, больше нет?

Джон-Грейди лежал прямо щекой на земле.

— Кажется, всех достал, — сказал он.

Щенки в это время пытались спрятаться, заползая Билли под колено. Одного он приподнял, держа за шкирку. Тот висел как тряпочка, грустно взирая на окружающий мир водянистыми глазками.

— Давай-ка послушаем, — сказал Джон-Грейди.

Посидели, послушали.

— Там еще кто-то есть.

Снова уткнувшись лицом в землю, он сунул руку в нору и стал шарить во тьме по всем закоулкам. Прикрыл глаза.

— Есть, поймал, — сказал он.

Щенок, которого он вытащил, оказался мертвым.

— Дохляк, — сказал Билли. — Мне такого не надо.

Окоченевшее тельце мертвого щенка было свернуто клубком, лапы перед мордочкой. Он положил его на землю и попытался засунуть руку еще глубже.

— Ну что, все не нащупаешь?

— Нет.

Билли встал.

— Дай я попробую, — сказал он. — У меня руки длиннее.

— Давай.

Билли лег на землю, сунул руку в нору.

— Ну-ка, давай вылазь, мерзавчик мелкий, — проговорил он.

— Ты нашел его?

— Да. Черт меня подери, если он не пытается сейчас кусаться.

Появившийся на свет божий щенок пищал и извивался в его руке.

— А вот это уже не дохляк, — сказал Билли.

— А ну, дай глянуть.

— Толстенький какой пузанчик.

Подставив ладонь чашечкой, Джон-Грейди взял щенка и держал его перед собой.

— Интересно, что он в том дальнем углу в одиночестве делал?

— А может, он был с тем другим, который умер.

Джон-Грейди поднял щенка повыше, заглянул в его наморщенную мордашку.

— Что ж, похоже, у меня теперь есть собака, — сказал он.

Целый месяц, до конца декабря, он ремонтировал хижину. Инструменты привез на лошади из Белл-Спрингз, а у дороги все время держал мотыгу и лопату, и вечерами, когда попрохладнее, ремонтировал подъездной путь — заравнивал колдобины, вырубал кусты, копал канавы и засыпал землей промоины, время от времени опускаясь на корточки и оглядывая окрестность, чтобы определить, куда в случае дождя побежит вода. За три недели он закончил уборку мусора — все вывез или сжег, побелил печь, починил крышу и впервые доехал на грузовике по старой дороге до самого дома, а в кузове привез трубы из вороненой листовой стали для дымохода, банки с краской и белилами и новые сосновые полки для кухни.

На окраине Аламеды он долго ходил по свалке, с рулеткой в руках осматривал ряды старых оконных рам, мерил их высоту и ширину, сверяя с цифрами, которые были у него записаны в блокнотик, лежащий в нагрудном кармане рубашки. Отобранные рамы вытащил в проход, подогнал к воротам свалки грузовик и вдвоем со смотрителем погрузил рамы в кузов. Тот же смотритель свалки продал ему стекла на замену разбитых, показал, как их разметить и нарезать при помощи стеклореза, и даже подарил ему стеклорез.

Там же он купил старый, еще меннонитской работы, сосновый кухонный стол, смотритель помог ему этот стол вынести и взгромоздить в кузов, посоветовав вынуть из него ящик и поставить рядом.

— Иначе на повороте он может вывалиться.

— Да, сэр.

— А то и за борт ухнет.

— Да, сэр.

— А это стекло лучше возьмите с собой в кабину, если не хотите, чтобы оно разбилось.

— Ладно.

— Ну, пока?

— Пока, сэр.

Каждый день он работал до глубокого вечера, а приехав, расседлывал коня, в потемках конюшенного прохода чистил его, а потом заходил на кухню, вынимал из духовки свой ужин, садился и ел его в одиночестве при свете прикрытой абажуром лампы, слушая безупречный отсчет времени, ведущийся старинными часами в коридоре, и старинную тишину пустыни, лежащей в темноте вокруг. Бывало, что так, сидя на стуле, и засыпал; просыпался в самый глухой и странный ночной час, вставал и брел, пошатываясь, по двору к конюшне, находил там своего щенка, брал на руки и клал в отведенную ему коробку на полу рядом с койкой, ложился лицом вниз, свесив руку с койки в коробку, чтобы щенок там не плакал, после чего окончательно засыпал не раздевшись.