Социальная психология и история - [54]

При этом инструмент речевого общения располагает возможностями чрезвычайно тонкого дифференцирования знаков. Простейшей или элементарной частицей в языке является все то, что способно изменять смысл высказывания: это могут быть фонемы или буквы, слоги, интонации. Не меняется смысл от их замены, добавления или опущения — и они, следовательно, не несут логической функции элементарной языковой частицы. Но они могут служить элементарной частицей в другом отношении: если они дают возможность отличать один диалект или говор от другого, следовательно, “своих” от “чужих”.

Все три указанных направления запретительной, негативной работы слов заставляют и в более широком смысле вспомнить о социально-психологической оппозиции “мы и они”. Своей смысловой положительной стороной слово обращено к миру вещей. Но вот эта его отрицательная, не видимая на первый взгляд, но очень глубоко коренящаяся сторона принадлежит миру человеческих отношений и, в частности, негативных отношений. А мы уже знаем, что негативностью характеризуются отношения со всяческими “они”, — хотя диапазон негативности и огромен — от войны и вражды до простого соревнования.

Заметим, что все эти запреты, о которых шла речь, никогда не были и не являются абсолютными. От запрещаемого кое-что остается. Это зернышко играет важную роль в структуре как речи, так и мышления. А иногда мы обнаруживаем в истории культуры, в социальной психологии выросшее из него целое дерево и необыкновенные плоды, происхождения которых сразу и не поймешь.

Мы упомянули несколькими строками выше о таком своеобразном явлении из области психологии речи, как эхолалия, — непроизвольное речеподражание. Подавление ее, вытеснение из практики речевого общения отнюдь не означает, что она исчезла без следа. Будучи подавлена в прямой форме, она дала множество боковых побегов, разветвившихся, ставших определенными культурно-психологическими феноменами.

Так, например, этнографии хорошо известны некоторые явления, в которых психолог усмотрит эхолалический корень. К ним относятся повторения многими поколениями с абсолютной неизменностью одних и тех же родословных, исторических преданий, мифов. Нам, людям иной ступени цивилизации, даже трудно поверить в эту незыблемость и точность повторения того, что было услышано, хотя бы это были длиннейшие списки имен предков или рассказы о походах и переселениях, занимающие иногда по несколько часов. Лишь отчасти облегчающим запоминание средством служит та стихотворная форма, в которую подчас облекают эти бережно хранимые и повторяемые слова. Так на базе преображенной эхолалии возникает “память народов” — их устные эпические предания. Вспомним, как с изумлением описывал Хейердал весьма точные познания полинезийцев о своем бесконечно далеком историческом прошлом, сохранившиеся только потому, что никто не смел и не думал вносить даже крупицы изменения в передаваемые от старших к младшим, в полном смысле “из уст в уста”, минуя мысль, слова.

Другое ответвление от эхолалии — передача дословно повторяемых сведений не во времени, а в пространстве, то, что у редкого населения степей и пустынь называется “длинное ухо”. Сейчас множество людей, расселенных на любых дистанциях, получают одновременно одну и ту же информацию с помощью газет, радио и телевидения. В старину же она передавалась цепной связью через множество последовательных ушей и уст, и все же достигала отдаленнейших мест в том самом ^виде, в каком начинала свой путь. В современных обществах тоже немалую социально-психологическую роль играют передаваемые от одного к другому слухи, но тут эхолалическая основа обычно настолько уже ослаблена, что чуть ли не каждый что-нибудь видоизменяет в передаваемом слухе.

Наконец, еще один дериват эхолалии. Трудно преувеличить место хора, коллективной речи, в древних культурах и обрядах. Хор — это эхолалия, уплотненная до одновременности. Смысловое общение между участниками групповой или коллективной речи полностью отключено, ибо передача смысловой информации отсутствует. Зато хор, как ничто другое, выражает и воплощает то, что на языке социальной психологии определяется просто словом “мы”.

Второй момент, иллюстрирующий качественный скачок от высшей нервной деятельности животных к речи и мышлению человека, это — наличие у речи и мышления некоей своей собственной структуры начиная с самого раннего возраста.

Любой простейший акт осмысленной речи (иными словами, за вычетом чисто эмоциональных междометий), как установило языкознание, является двухэлементным, или дуальным. Одноэлементных нет. Таковые, как сказано выше, могут видоизменять смысл слова или высказывания, но сами по себе недостаточны, чтобы быть носителями смысла, информации, значения. Двухэлементный акт речи называется синтагмой. Нам сейчас не важно, окажется ли в одном случае синтагма сочетанием морфем внутри слова, или сочетанием слов в очень простом предложении, или сочетанием звукового комплекса с паузой. Внутреннюю связь элементов в синтагме определяют в современном языкознании в самой общей форме, как сочетание “определяемого” и “определяющего”.