Социализм для джентльменов - [18]

Философы обратили наше внимание на то, что стремление к счастью является наиболее печальным из всех стремлений и что счастье никогда не находилось иначе, как на пути к какой-нибудь другой цели. Рассудок всякого человека согласен с этими положениями, а воля каждого человека вполне игнорирует их. Человечество в этих вещах безрассудно; и мы ясно подтверждаем это безрассудство, когда мы претендуем на то, что мы называем, естественными правами, и когда мы агитируем за политическое признание этих прав, как за нечто само собой разумеющееся, и когда мы претендуем на то, чтобы с этими правами считались при всяком законодательстве, и чтобы все было направлено на их практическое выполнение и расширение. Всякий политический документ, в котором эти права выражены ясно и определенно, как бы он ни был недействителен на практике, превращается в исторический пограничный камень. Такими пограничными камнями являются, например, Великая Хартия, билль о правах, Хабеас – корпус и американская конституция. Происшедшее, в конце концов, при объявлении независимости, признание «естественных прав», несмотря на то, что эти права фактически не распространились на женщин и негров, было для всякого официальным утверждением современной демократии на прочном догматическом фундаменте.

Но совершенно иное дело, констатировать ли то, что желают обеспечить, или же констатировать надлежащий метод для достижения этой обеспеченности. Американская конституция создает часто такие препятствия для жизни американских наций, для их свободы и для погони за счастьем, что американские реформаторы стремятся к тому, чтобы уничтожить ее. И всякий господин, который, после пребывания в университете, сделался неспособным к умственной работе, объявляет, что естественные права не могут сохраниться, так как они нелогичны. Как будто бы не в этом заключается вся их сущность. Нация, делающая первые попытки закрепить свои естественные права, подобна даме, стремящейся облегчить жажду в жаркий день тем, что она ест мороженное. Самые ясные шаги «не только не оказывают никакого действия, но и уничтожают свою собственную цель. Первые демократы, привыкшие при олигархическом и автократическом господстве связывать ограничение своих естественных прав с деятельностью правительства, начали с систематических попыток расширить власть индивидуума и ограничить власть государства. Поэтому первыми плодами деятельности демократии были триумфы вигов и их принципов условной свободы, laisser faire и так далее; манчестерская школа была авангардом в этом движении, а левым крылом его были анархисты [Может быть будет не лишним объяснить, что под анархистами я не подразумеваю злосчастных преступников, которые, прочтя в газетах, что анархисты поджигатели, воры и убийцы, объявляют и себя анархистами для того, чтобы облагородить свои преступления.

Я не подразумеваю также тех материалистических анархистов, которые предполагают, что динамит можно применять и по отношению к людям. Я подразумеваю таких теоретиков, которые, как Герберт Спенсер и Кропоткин, хотели бы разрешить социальную проблему свержением государственного ига и государственных предприятий утверждением власти свободного индивидуума], совершенно так же, как левым крылом при Кромвеле были левеллеры – уравнители. Но краткий опыт с анархизмом вигов, как зашитой естественных прав, обнаружил, что как только начинают расширять применение этих прав, проблема оказывается гораздо сложнее, чем предполагалось сначала. Начинают замечать, что так же как наука не проливает никакого света на догматическую основу демократизма, так и догмы естественных прав не проливают света на науку политики. Непосредственные следствия, вытекающие из этих догм, вызвали такое положение вещей, которое в худшем случае означает совершенный ад и рабство, бедствие и жизненную гибель на фабриках и в рудниках, а в наиболее благоприятном случае, хотя в общем и несколько лучшее положение, чем указано выше, но все-таки такое положение, которое не может быть принято во внимание, как постоянное удовлетворительное социальное положение. Было установлено, что главным фактором человеческого общества является не политическая, а промышленная организация; и что если обеспечить народу наблюдение за политической организацией, но в то же время устроить так, чтобы промышленная организация проскользнула у него меж пальцами, то это усилит рабство, прикрываемое политическими формами и претензиями на свободу и равенство. Коротко говоря, если правительство не наблюдает за промышленностью, то народу бесцельно наблюдать за правительством.

Когда все это сделалось очевидным, манчестерскую школу заменили коллективисты или социалисты [Кстати, сказать, социалисты не должны были бы забывать своих обязанностей по отношению к позитивистам; эти обязанности так велики, что Сидней Вебб объявил, что наилучшее применение «Закона трех фазисов» Конта заключается в том, чтобы контизм был метафизическим фазисом коллективизма, а коллективизм позитивным фазисом Контизма], а демократия превратилась в социал-демократию. Целью ее было урегулирование права собственности, организация промышленности и установления государственного контроля над ней. Следует заметить, что мы не имеем здесь дела с отменой или переработкой догматов американской конституции. Демократия все еще гоняется за счастьем и стремится к широкой жизни и к широкой свободе; и все еще она пренебрегает учениями аскетизма и пессимизма. И социализм всецело на стороне демократии. Он допускает, что система, которую предлагает демократия, продержится или отпадет в зависимости от того, удастся ли социализму сделать людей свободнее и счастливее, чем они могут быть без такой системы. Следовательно, социализм с его догматической стороны не отличается от более старого демократизма, от республиканской формы правления, от радикализма или либерализма, или же даже от английского консерватизма, который ведь более не утверждает, что он орган класса, враждебного народу, и который практически ушел дальше немецкого социал-демократизма.