Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [54]
– Да, – повторил он, – старого бойца, а старый конь, как известно, борозды не испортит.
И сорвал-таки аплодисмент. Директорские ладони – сам видел – соприкоснулись трижды. Шанель-Смердюковский тотчас вскричал:
– Неслабо!
А Маннербейм внес свое конкретное, деловое предложение: мерою трудовых затрат наших сотрудников при начислении им зарплаты считать лошадиную силу. Маэстро снова воскликнул:
– Неслабо!
Директор кивнул.
Но тут черт дернул за язык Святополка Бабина, и он подал реплику с места: лошадиные силы эти, дескать, давно устарели; у россиян вместо них киловатты и ватты.
И пошло-поехало! Шанель-Смердюковский обозвал Святополка зарвавшимся технократом. Даже красотка Инуля подала свой ангельский голос. Надо бы, сказала она, тиснуть эти самые ватты у Бабина на лбу, как на электрической лампочке – и там, и тут вакуум.
Все хорошо бы, но вдруг послышался дробный стук – ну прямо барабан при шпицрутенах. Зал замер. Никита Васильич грозно стучал по столу.
– Ваты захотелось, – прошептал он в гробовой тишине. – Мягко стелите…
Отбушевали страсти. Бабин, облобызав Шанель-Смердюковского и Инулю, отрекся от чуждых стандартов. А директор все стучал и стучал. Зачем? Почему?
Я приподнялся – разглядеть, что происходит. Скрипнула кушетка, одеяло встопорщилось. Закачались амуры на потолке… Стучали в мою дверь!
– Войдите, – сказал я чуть слышно.
Дверь приоткрылась. В нее, наподобие Манилова с Чичиковым, протиснулись Злотников и врач. Но вместо медоточивых любезностей обменивались колкостями.
– Ну, молодежь! – глуховато басил доктор. – Где воспитание, такт?
– Сущие медики, – парировал Злотников, склоняя вознесенную на метр девяносто пять русую голову.
Врач – Виктор Семенович Табак (именно Та́бак, а не Таба́к), знаменитейший кардиолог, с непостижимым изяществом носивший на ладном костяке своем темные костюмы в полоску, изгибом рта придал угловатому волевому лицу выражение крайней брезгливости и дернул отвислым пористым носом:
– Даю вам, почтеннейший, на общение с больным полторы минуты. Дольше вас и здоровый не вынесет.
Виктор Семенович давно пользовал маму и тетку, теперь, стало быть, взялся за меня.
– А здоровых при нынешнем расцвете медицины, – отвечал Злотников, – днем с огнем…
– Осталась минута ровно, – перебил его Виктор Семенович, извлекая из элегантно потертого портфеля тонометр и прочие принадлежности культа.
– Доктор, – настойчиво зашептал я, – мне надо с ним поговорить. Работа…
– Вам, дорогуша, полезнее не говорить, а слушать, – и обернулся к Злотникову: – О работе ни-ни… Ваши сорок секунд!
– Да вы сами витийствуете, – вспыхнул Злотников, – словечка не вставить!
– Ибо речь моя совершенна, – изрек кардиолог.
– Полминуты!
«Ну, как там, в „Красоте“»? – спросил я взглядом для экономии времени.
– Распалась цепь времен! – конспиративно поведал Злотников. – Дерби, скачкам, конкурам – конец. Третьего дня Сам отчалил.
«И Спектор снова И.О.?» – спросил я взглядом.
– Спектор – И.О., – подтвердил Злотников. – Кентавра зарезали. Марьстепа в трауре. Инуля продала абонемент в милицейский манеж.
– Что за чушь? – прошипел Виктор Семенович и, глянув на загадочный агрегат, украшавший его левое запястье, воскликнул: – Гонг!
– Воздастся каждому по делам его, – предрек Злотников, затворяя за собой дверь.
Доктор резиновой грушей накачал воздух в обмотанную вокруг моего плеча манжетку, потом выпустил его, ловя шумы по воткнутым в уши отводам фонендоскопа и любуясь шустрым столбиком ртути на шкале. Он прослушал мое сердце и легкие, пощупал пульс. Задал непонятно к чему клонившиеся вопросы и сам большей частью на них и ответил, стараясь под конец раздавить мне селезенку и печень.
– Все ясно, дорогуша, – сообщил он, пряча в портфель свои причиндалы. – Учтите, у вас был гипертонический криз, о чем я известил, понятно, Анну Давыдовну, вашу матушку. Здоровья это ей не прибавило, но и не выбило из колеи. Когда дело касается вас, она ко всему готова. Правда, по ее мнению, лучше бы вы женились. Учтите на будущее. Mais revenons а nos moutons[26]. Вы, дорогуша, в общем-то молодцом.
Он откланялся и вдруг запел:
– Так внима-а-айте!.. (Первую фразу из арии Дулькамара.) – И тотчас спросил: – Узнали?
– «Любовный напиток», – сказал я.
– Именно, именно, дорогуша!.. Гаэтано, волшебник Гаэтано!.. Внимаете? Прелестно! Запоминайте: лежать… Лекарства неукоснительно – подробнейшая роспись вручена мною Анне Давыдовне… Читать разрешаю через три дня – неподолгу. Принимать великанов – через пять, по получасу, не более. Великаны в больших дозах противопоказаны… Вы ведь не курите?
Я покачал головой.
– Прелестно! Через три недели будете здоровее прежнего. Марьстепа еще не скоро наденет по вас траур. – Он сделал строгое лицо и поклонился: – Честь имею.
Минуту спустя под гулкими сводами прихожей послышалось:
«Вольфганг-Амадей! – воскликнул я про себя. – Волшебник Амадей…»
Ровно через три недели я закрыл за собой входную дверь «Красоты» и направился по коридору к нашей комнате. Марьстепа, дремавшая на стуле, приветливо открыла левый глаз и сказала:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири во время Гражданской войны в России генерал Уильям Грейвс в своих воспоминаниях описывает обстоятельства и причины, которые заставили президента Соединенных Штатов Вильсона присоединиться к решению стран Антанты об интервенции, а также причины, которые, по его мнению, привели к ее провалу. В книге приводится множество примеров действий Англии, Франции и Японии, доказывающих, что реальные поступки этих держав су щественно расходились с заявленными целями, а также примеры, раскрывающие роль Госдепартамента и Красного Креста США во время пребывания американских войск в Сибири.
Ларри Кинг, ведущий ток-шоу на канале CNN, за свою жизнь взял более 40 000 интервью. Гостями его шоу были самые известные люди планеты: президенты и конгрессмены, дипломаты и военные, спортсмены, актеры и религиозные деятели. И впервые он подробно рассказывает о своей удивительной жизни: о том, как Ларри Зайгер из Бруклина, сын еврейских эмигрантов, стал Ларри Кингом, «королем репортажа»; о людях, с которыми встречался в эфире; о событиях, которые изменили мир. Для широкого круга читателей.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.