Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [16]

Думается, образцы, которые выбирал Нгуен Зы для своей книги из обширного наследия китайской новеллистики, надо искать прежде всего среди сочинений авторов, близких к нему во времени, и, может быть, в первую очередь – писателя минской эпохи Цюй Ю, чьи новые рассказы «У догорающей лампы» относятся к 1378 году.

Влияние китайской поэзии и прозы на старую вьетнамскую литературу было весьма ощутимым, и приобщение к сокровищнице древней культуры Китая сказалось на формировании вьетнамской культуры в целом и на вьетнамской словесности. Но в этом вопросе, требующем специального исследования, есть опасная крайность; в нее впадали некоторые зарубежные ориенталисты, объявлявшие Вьетнам «духовной провинцией» Китая.

Сами вьетнамцы еще в Средние века прекрасно видели различие между разумным восприятием лучших образцов китайской словесности и бездумным слепым заучиванием чужих книг (кстати, ему способствовало каноническое конфуцианское образование). Вспомним хотя бы того же Хо Куи Ли, одного из образованнейших людей своего времени, который, – это было в 1402 году, – разбирая доклад вельможи, обожавшего цветистые ссылки на китайских авторов, заметил: «Тех, кто, едва изучив словесность, только и норовит упомянуть деяния времен Хань или Тан, верно прозвали „глухонемыми болтунами“, и они лишь сами на себя навлекают насмешки». А почти через сто лет известный ученый и литератор Хоанг Дык Лыонг, составляя свой «Свод превосходных извлечений», скорбел: «Ах, отчего в стране, где творения словесности и искусства создаются вот уж которое столетие, нет ни одного собрания лучших своих творений и, обучаясь стихосложению, надо отыскивать образцы где-то вдали, среди сочинений эпохи Тан… Почтенный Хоанг Дык Льюнг считал, будто книги гибнут оттого, что ими особенно не дорожат: всякий, мол, оценит вкус изысканных яств или красоту парчи, но не каждому дано почувствовать прелесть поэзии. Он считал, будто творения поэтов теряются, а антологии не составляются и не переписываются, поскольку просвещенным мужам недосуг заниматься ими из-за служебных занятий».

Среди «превосходных извлечений», собранных Хоанг Дык Лыонгом, нам не найти, конечно, таких по своему примечательных строк: «Каждый клочок бумаги – пусть даже с половиной иероглифа, каменные плиты с надписями, воздвигнутые в этой стране, – все, едва увидите, изничтожайте в прах». А они могли бы многое объяснить о гибели книг, потому что «эта страна» – Вьетнам, сама же цитата взята из указа минского императора Чэнцзу, который в 1407 году двинул на Вьетнам свои войска, заботясь якобы о восстановлении законности и порядка. Двенадцать лет спустя император новым указом велел вывезти из Вьетнама в Китай самые ценные книги, хроники и документы. В перечне их рядом с летописями и трактатами по военному искусству книги стихов и прозаический сборник Ли Те Сюйена «Собрание чудес и таинств земли Виет»…

Вьетнамцы, сражаясь с завоевателями, отстаивали не только родную землю и будущее своих детей, но и свою духовную самобытность, творения своей литературы и искусства, которыми они по праву гордились.

Эту гордость ощущаем мы, читая «Рассказ о беседе стихотворцев в уезде Золотых цветов» Ньен Зы, где он высоко оценивает поэтические сочинения своих соотечественников, воздавая прежде всего дань уважения великому поэту и правдолюбцу Нгуен Чаю и Ле Тхань Тонгу.

Все, за исключением одного, рассказы Нгуен Зы завершаются нравоучениями, в китайской новеллистике довольно-таки часто отсутствующими. Прием этот, заимствованный, вероятно, из исторических сочинений, мы находим в новеллах Ле Тхань Тонга, где некий Муж с Южных гор в большинстве случаев кратко резюмирует содержание текста с позиций конфуцианской морали.

Нравоучения там как бы продолжают непосредственно авторский замысел, и у нас есть основания предположить, что под псевдонимом скрывается сам король. Но сопоставим нравоучения в книге Нгуен Зы с рассказами, и станут заметны явные несоответствия. Возьмем «Рассказ о словопрениях с дровосеком на горе Уединения». Главное в нем – спор между отшельником-дровосеком и придворным, убеждающим его пойти на службу. Однако тот отказывается служить недостойному государю. Симпатии автора вроде бы целиком на стороне дровосека. И вдруг мы читаем в нравоучении, что сам дровосек – человек отнюдь не совершенный и вообще даже разумным и справедливым государям не следует иметь с отшельниками никакого дела! В «Рассказе о девице по имени Туи Тиеу» автор с большой взволнованностью описывает злоключения Туи Тиеу и ее возлюбленного, поэта Зы Нюан Ти, приводя их в конце концов к счастливому соединению; явно к ним благорасположенный, он показывает красоту и возвышенность их чувства, говорит о Нюан Ти как о талантливом поэте, преуспевшем на столичных экзаменах. Но нравоучение гласит: «Туи Тиеу – падшая женщина, недостойная любви, а Нюан Ти – человек темный и недалекий! И подобных противоречий много. Нравоучения проникнуты духом конфуцианской нетерпимости, который в гораздо меньшей степени присущ самим рассказам.

Невольно приходит мысль, что нравоучения написаны не для того, чтобы окончательно прояснить авторский замысел, а скорее с целью подать его в наиболее выгодном с конфуцианской точки зрения свете. Но для чего? В нравоучении к «Рассказу о прогулке Фам Ты Хы среди Звездных палат» есть весьма многозначительные слова о том, что если сочинение соответствует установлениям и законам (конфуцианским установлениям и законам!), «то, разумеется, никакого не будет вреда переписать его или пересказать другим». Иными словами, книге суждена была долгая жизнь лишь в одном определенном случае, иначе ей грозило забвение. Возможно, тогда «догматические» нравоучения должны были спасти книгу Нгуен Зы? Кто же пытался сделать это? Сам автор? Навряд ли… Он не любил славы и не умел ее добиваться. Может быть, друзья или почитатели его таланта хотели уберечь рассказы от гибели? Или нравоучения вышли из-под кисти твердолобого переписчика? Быть может, новые поиски ответят на эти вопросы…