Сочинения в трех томах. Том 2 - [4]

Я не мог уделить и секунды на восхищение этим подвигом; надо было повторить его самому, и я поскакал к широкой канаве. Жеребец не нуждался ни в хлысте, ни в шпорах; он видел соперника, перелетающего через ров, и знал, чего я требую. Такой же прыжок — и мы одолели цеквию. Затем мой скакун, точно решившись одним порывом завершить погоню, бросился за мексиканцем, вытянув голову и раскинув ноги — для галопа без поводьев.

Здесь начиналась обширная саванна. Копыта отбивали гулкую дробь.

Мы шли по скаковой дорожке, и я поставил себе целью нагнать мустанга на равнине — до первой помехи.

В саванне паслись табуны мустангов и стада быков, лошади трясли головами и разбегались, быки вскакивали, прерывая жвачку.

Чтобы не сломать себе шею и не разбить хребта Моро, я объезжал быков, грузно залегших в траве.

В этой бешеной скачке сказалось превосходство мустанга, привыкшего, очевидно, к таким переделкам. Я отставал.

Район пастбища подходил к концу. Перед нами высились заросли с деревьями над низким кустарником, а еще дальше, на холме, я увидел белое строение.

Это была уже упомянутая гасиенда; мы неслись к ней напрямик.

Я сомневался в благоприятном исходе погони: если малиновый всадник достигнет зарослей, он, вероятно, ускользнет.

Что скажут мои люди, если я вернусь ни с чем?

Запретив часовому стрелять, я упустил, быть может, неприятельского лазутчика или важного офицера.

Судя по лихорадочному галопу мустанга, всадник, как огня, боится встречи с американцами.

Я приналег на взмыленную лошадь. Моро, как будто угадывая мои мысли, понесся вихрем.

Впереди не было ни стад, ни других препятствий и, благодаря великолепному ходу моего жеребца, расстояние между ним и мустангом начало таять. Еще десять секунд — и я у цели.

Через десять секунд, на расстоянии выстрела, я выхватил пистолет:

— Стой, или буду стрелять!

Ответа не последовало; мустанг скакал дальше.

— Стой! — крикнул я снова, чувствуя отвращение к бессмысленному убийству. — Стой, или буду стрелять!

Опять молчание.

Футов шесть отделяли меня от мексиканца. Я скакал у него за плечами и мог пустить ему пулю в спину, но что-то меня останавливало. Полагаю, что было бессознательное восхищение, смутный восторг перед незнакомцем…

Держа палец на курке револьвера, я все-таки не стрелял.

Однако нельзя упустить беглеца: он приближается к чаще. Сейчас он скроется!.. Подстрелим, по крайней мере, лошадь!..

Куда же метить? Мустанг, раненный в круп, ускачет…

Всадник круто повернул, рассчитывая ошеломить преследователя. Этот маневр достиг цели, но мустанг подставлял теперь мне бок.

Я выстрелил.

Лошадь с всадником рухнула на землю…

Юноша высвободился из-под павшей лошади и вскочил на ноги. Опасаясь, что он исчезнет в зарослях, я навел на него дуло пистолета.

Ни малейшей попытки к бегству или сопротивлению. Скрестив руки и глядя мне прямо в лицо, незнакомец произнес с величайшим хладнокровием:

— Не стреляйте! Я — женщина!..

Глава IV УБИТЫЙ МУСТАНГ

Меня не слишком удивило это признание. Я был к нему наполовину подготовлен. Уже во время погони я подозревал в мексиканце женщину.

— Да, сеньор! Я — только женщина… Что вам угодно от меня?

С этими словами она встала с колен, безбоязненно на меня взглянула.

Вопрос был настолько неожиданный, что я не мог не улыбнуться.

— Вам весело, сеньор? А мне хочется плакать: вы убили мою любимицу!..

Никогда не забуду взгляда мексиканки: гнев, горе, презрение и досада сочетались в нем.

Улыбка сошла с моих губ: я был пристыжен.

— Сеньорита, — пролепетал я, — я глубоко сожалею, что вынужден был вас огорчить. Могло случиться худшее…

— Что же именно? Скажите, пожалуйста! — перебила меня амазонка.

— Я мог убить вас, но случайное подозрение…

— Карамба! — воскликнула она, перебивая меня. — Худшее случиться не могло. Я так любила бедного мустанга. Лолита была мне дороже жизни. Бедная Лола!

Дав волю отчаянию, красавица обвила руками шею мустанга и поцеловала его в ноздри. Затем, бережно закрыв ему глаза, она выпрямилась и вперила взор в останки убитой лошади.

Я растерялся, не зная, как утешить пленницу. Даже ценой моего месячного жалованья нельзя было воскресить мустанга!..

Мексиканцы питают слабость к крупным американским лошадям. Нередко гидальго платят баснословные цены за удовольствие появиться на таком коне.

У нас в эскадроне было много хороших полукровок, и я подумал, что молодая женщина не откажется от подарка.

Предложение мое, сделанное с деликатными оговорками, было с презрением отвергнуто.

— Что вы сказали, сеньор? — воскликнула женщина и топнула, так что зазвенела шпора. — Вы предлагаете лошадь? Мне!.. Взгляните! — Она указала на равнину. — Вот тысячи лошадей, сеньор, и все они — мои. Судите сами, может ли меня соблазнить ваш подарок… На что мне ваша лошадь?

Надо было выпутаться:

— Но, сеньорита… Ведь это туземные лошади, а я предлагаю вам…

— Бросьте! — отрезала мексиканка, кивнув на мустанга. — Я не обменяю эту туземную, как вы изволили выразиться, на всех лошадей вашего эскадрона: ни одна из них ее не стоит…

Если бы дело касалось только меня, я, пожалуй, смолчал бы, но эта выходка сеньориты затронула честь эскадрона: мексиканка уязвила мое кавалерийское самолюбие.