Сочинения в трех томах. Том 2 - [3]

Кого только нет в нашем отряде: вплоть до мулов двух разновидностей — большого и тощего североамериканского мула и его менее крупного, но более подвижного мексиканского родича.

Вороной скакун с тонкой шеей принадлежит мне. Лошадь моя стоит у колодца посреди площади. Я с нежностью гляжу на ее крутые бока.

Как гордо она вытягивает свою лебединую шею; с какой комической яростью фыркает, точно чувствуя, что я любуюсь ею!

Час с лишком мы стоим в селении, куда до нас не проникала ни одна американская часть, хотя нижнее течение Рио-Браво уже несколько месяцев как вовлечено в сферу военных действий.

Нас выслали на разведку, приказав, не подвергаясь большому риску, как можно глубже врезаться в тыл неприятеля. Цель нашего похода — не столько предотвращение каких-либо неожиданностей со стороны мексиканцев, сколько защита самих мексиканцев от команчей — наших общих врагов.

Судя по последним донесениям, эти индейцы вступили на «тропу войны» и выставили настоящую армию.

Говорят, что они опустошают всю страну, орошаемую верхним течением Рио-Гранде-дель-Норте, и что в захваченном ими городке они перебили всех мужчин, угнали детей и женщин и вывезли все ценное.

Мы здесь находимся для покорения мексиканцев, но по иронии судьбы обязаны их защищать, завоевывая их страну.

Глава III ПЛЕННИК

Мои размышления о своеобразном характере похода были внезапно прерваны стуком копыт. Топот слышался за пределами поселка. Судя по ритму, лошадь скакала галопом.

Перебежав на другую сторону азотеи, я нагнулся над балюстрадой в надежде заметить торопливого всадника. На дороге клубилась пыль, и вскоре показался ездок.

Это был еще молодой человек, безусый и безбородый, с замечательно правильными чертами лица, покрытого смугло-коричневым загаром.

Он был в малиновом плаще, ниспадавшем на круп лошади, и в легком сомбреро, с золотыми галунами.

Под ним горячился хорошо взнузданный низкорослый мустанг, пятнистый, как ягуар, — настоящий андалузец.

Всадник умерил ход, перешел на широкую рысь, пренебрегая неровностями почвы. Случайно он вскинул глаза на азотею, на которой я стоял. Очевидно, блестящий офицерский мундир привлек его внимание.

Почти молниеносно и совершенно машинально он осадил мустанга, взметнувшего хвостом дорожную пыль.

В это мгновение рейнджер, стоявший на посту на границе селения, вскочил из-под прикрытия и приказал всаднику остановиться, но тот, не обратив внимания на окрик, дернул поводья, повернул мустанга волчком, пришпорил и пустился вскачь. На этот раз всадник поскакал от дороги почти под прямым углом.

Вдогонку ему должна была просвистеть пуля, и всадник или конь были бы ею подкошены, если бы я не крикнул часовому:

— Не стрелять!

Мне почему-то пришло в голову, что незнакомец — слишком крупная и породистая дичь, чтобы прикончить его шальной пулей; малиновый ездок достоин был погони или облавы.

Мою нерасседланную лошадь прогуливали на площади.

Утренняя разведка сильно ее разгорячила, и конюху-негру было приказано остудить коня, прежде чем вести его на водопой.

Минуя лестницу, я спрыгнул с крыши невысокого одноэтажного здания на мостовую.

Конюх понял без слов и подвел жеребца.

Я вскочил в седло. Несколько рейнджеров вызвались мне сопутствовать. По звучному топоту я мог заключить, что за мной скачет человек шесть.

Но в помощниках я не нуждался. Состязание с юным всадником увлекало меня.

К тому же выигрыш времени был важнее численного перевеса; если пятнистый мустанг проявит такую же выносливость, как резвость, спутники все равно отстанут.

Ни одна лошадь в отряде не могла сравниться с моим скакуном, но, увидев аллюр мустанга, я сразу почуял серьезного соперника.

Минуты через две мелькнули последние хижины селения, и я поскакал полями, преследуя всадника в малиновом плаще.

Оставив позади поселение, он летел во весь опор.

Ареной погони было поле. Мой сравнительно грузный жеребец увязал в рыхлой земле, тогда как мустанг отталкивался от нее, как заяц; он уходил от меня, и я уже начинал отчаиваться, когда внезапно заметил, что перед мустангом выросла преграда из шеренги расположенных растений с плотной листвой. То были агавы.

На первый взгляд преграда казалась неодолимой. Мексиканец хотел было ее объехать, но вовремя сообразил, что я могу кинуться наперерез. Тогда, рванув поводья, он пришпорил коня и быстро скрылся в зарослях.

Доскакав на взмыленной лошади до места исчезновения незнакомца, я услыхал хруст листьев под копытами удалявшегося мустанга.

Размышлять было некогда: или туда, за ним, или отказаться от погони. Преграда меня не смущала: на карте стояла моя честь, а жеребец храпел и рвался вперед.

Припав к седлу, я нырнул в заросли и прорвался через них, отделавшись царапинами.

Но дальше опять участок, засаженный фасолью, и я снова отстал, увязая в рыхлом грунте.

Впереди блестела вода: это была цеквия — оросительная канава, широкая, как крепостной ров. Препятствие не менее серьезное, чем агавы.

«Здесь всадник задержится, — подумал я. — Он возьмет вправо или влево, и тогда…»

Но внезапный вольт всадника обманул мои ожидания: вместо того чтобы свернуть, мексиканец пустил коня прямо на цеквию, и благородный скакун одним прыжком перемахнул через ров.