Сочинения в трех томах. Том 1 - [12]

Лама не знал, принесли ли чужеземцы с собой оружие, но след, несмываемый след пролитой крови отвратительным шлейфом тащился за каждым из них. Кровь рождала страх, боязнь выливалась ложью.

Нельзя было доверять таким людям.

VI

Вопреки аскетической строгости монастырского устава, Нгагван Римпоче принял странствующего собрата почти с королевской пышностью. Кроме риса, приправленного шафраном и кардамоном, к столу решено было подать картофель с маринованными овощами, бледные, едва проклюнувшиеся ростки гороха маш, кислое молоко и куриные яйца. Если гость сочтет возможным сделать для себя послабление, то верховный лама своими руками разобьет скорлупу и выпустит драгоценное содержимое в чашку мучной болтушки. Это согревает нутро и подкрепляет силы. Выставить заветную бамбуковую бутылочку, где хранилась настоянная на змейках водка, способная в мгновение ока разогнать кровь, он все же не пожелал. Решил ограничиться легким чангом в конических медных сосудах, богато украшенных серебряной чеканкой.

Зная, что в некоторых ламаистских сектах нарушение основных запретов не только считается допустимым, но даже возводится в ранг добродетели, верховный лама не хотел выглядеть крайним ортодоксом. Тантрики, а преподобный Норбу, судя по трезубцу и барсовой шкуре, явно занимался йогической практикой, ели мясо и рыбу, пили вино и даже тешили себя плотской любовью, как того требовал тайный ритуал служения шакти[14].

Верховный, воспитанный в традиции сакьяской школы, не одобрял подобных крайностей, но, соблюдая благоразумную умеренность, ценил изысканность вкуса. Он заранее радовался случаю блеснуть деликатным обхождением, предвкушал приятную поучительную беседу.

По его указанию в отведенных гостю покоях — крохотной келье с обогреваемым ложем — поставили резной столик для чайного прибора, на случай, если захочется подкрепиться в перерывах между трапезами. Подготовили легкое угощение: печенье с корицей, соленые орешки. Насыщенный целебной силой горный лук и редкостные привозные ягоды личи разложили красивыми горками на расписных тарелках тончайшего китайского фарфора.

В трапезную же, где каменные, грубо побеленные стены постоянно дышали холодом, заранее внесли бронзовые грелки с огненными угольями и можжевеловой хвоей. Золоченое изображение Будды в глубокой нише нарядили в праздничные одежды из индийской парчи, зажгли перед ним семь курительных палочек и сменили воду в жертвенных чашах.

Лучший каллиграф «Всепоглощающего света» лепестками чампы и мирта выложил на скатерти узорную кайму.

Норбу Римпоче, получивший третью степень по медитации после того, как провел два года замурованным в темной пещере, не оценил оказанного ему почета. Он вообще не обратил внимания на изощренное гостеприимство, которым его здесь окружили.

Приученный к холоду и закаленный в скитаниях, йог сел подальше от благовонных грелок и почти не притронулся к предложенным яствам. Лишь отведал кислого молока, плеснув немного в кокосовую нищенскую чашу, которую держал при себе. Немного погодя, высосал несколько плодов, оставив неповрежденными косточки с зародышами новой жизни, и налег на чай, щедро приправленный маслом, содой и слегка поджаренной ячменной мукой. О яйцах и пиве, разумеется, не могло быть и речи.

Разочарованный, даже раздосадованный хозяин демонстративно осушил почти полный сосуд чанга и вслух пожалел о том, что не позаботился подогреть водки.

Норбу выслушал стариковскую браваду с полнейшим безучастием. Следуя сугубо личным путем внутреннего озарения, он менее всего был озабочен чужими добродетелями или грехами. Точно так же его совершенно не занимала беседа с охочим до метафизических изысков собратом. Он не ведал скуки и не искал чужой мудрости. Если его бесстрастный дух, отстоявшийся, как вода в колодце, и волновали какие-нибудь вопросы, ответ на них мог прийти лишь из таинственных сумеречных глубин, полностью защищенных от внешних влияний.

Целиком ушедший в себя, он не поддерживал разговора, хотя ответы давал в достойной манере, не проявляя неудовольствия или спешки. Видимо, просто привык к тому, что в поисках истины люди постоянно докучали ему своими, в сущности, мелочными делами. В равной мере сострадая всем бьющимся в тенетах иллюзии существам, он словно бросал мимолетный взгляд на муравьиное бессмысленное мельтешение и, не вникая сердцем, давал всем и каждому один и тот же ответ. Формула избавления от мук выглядела предельно совершенной и ясной, несмотря на то, что следовать ей было едва ли возможно. Да, именно желания, ненасытно когтящие человеческое сердце, вовлекают нас в круговорот страданий, привязывая к призрачным прелестям бытия. Но как приневолить себя к неучастию в этом пестром и заманчивом торжище? Как убить ростки любви и ненависти? Как научиться ничего для себя не хотеть?

Невзирая на различия в трактовке основ буддийского вероучения, оба собеседника знали, что подобная задача не решается на уровне привычной житейской логики. Но если Нгагван Римпоче, достигший высот на весьма почетной ниве учености, преуспел в толковании абстрактных, блистательных в своей отрешенности положений индийской доктрины Навьньяя, то поклонник тантрических экзерсисов Норбу целиком полагался на погружение — самадхи, где все узлы развязываются как бы сами собой.