Сочинения - [39]
Жениться не намерен более; вот уж год и 8 м<еся>-ц<ев>, как этот вопрос решен для меня окончательно. Мне, Н<иколай> В<ладимирович>, 31-й год. Понимаешь ли ты это? Свежесть сердца — удел молодости и жизни, проведенной получше нашего, а покой души для меня дорог. Все семейные удовольствия, к каким я еще способен, никогда бы не вознаградили всех жертв, лишений, которых требует семейная жизнь от порядочного, но бедного человека. Даже чувство отца — можно очень обойтись без этого, тем более, что я чувствую мало уже себя способным к привязанностям личным — если я люблю человека, то люблю человека вообще — решительно люблю все, в чем пробивается разумная жизнь. И, право, стоит обязанности и радости отца быть, напр<имер>, директором гимназии и юные, грядущие поколения руководить зорко, и благословлять их на жизнь и счастие. Да, это с давнего времени одна из самых отрадных мыслей, которые меня занимают. Но, если ты заживешься в Италии, как же бы я хотел там обнять моего Станкевича! Уверяю тебя, если ты только через два года не воротишься домой, оставшись там, я тебя увижу. Кланяйся от меня Варваре Александровне Дьяковой, если там с ней встретишься. Теперь, скажи же ты, любезный Станкевич, как ты поживаешь. Твое здоровье лучше ли прежнего (говорят, ты все похварываешь, а я думал увидеть тебя цветущим юношей). По крайней мере, не пей много чаю; не кури сигар; больше движения летом, купайся в море, поменьше медикаментов и побольше природы — и с тем вместе не думай слишком о своей немочи и, бог даст, все пойдет прекрасно; я встречу тебя толстым бароном на площади Св<ятой> Марии, и мы с тобой заговорим и не наговоримся. Говорю тебе, это возможно, только береги себя. Я думаю, через м<еся> ц еду в деревню, на лето на урок.
Ив<ан> Ив<анович> Давыдов, душеприказчик старых баб, хлопочет достать мне место, как можно лучшее. Знаешь, в деревне некуда издержать денег, если бы и хотел, а я там буду как адъюнкт университета, отдыхающий после трудных занятий — следственно, в два годишка могу скопить тысяч 6–7 — по крайности — и на год за границу! Когда будешь писать к Грановскому, припиши всегда и мне: твои письма — просто праздник для меня. По получении ответа от тебя, я напишу тебе письмо такое длинное, что достанет от Москвы до Италии, где опишу всю последнюю жизнь его благородия в отставке, т. е. меня.
Прощай, милый Станкевич. Береги всего больше здоровье, боже тебя сохрани связываться с итальянками: они, говорят, почти все в венерической — пфуй им! Больше природы, меньше медикаментов, — движения, купанья, ну работы малую толику — и, бог даст, ты воскреснешь — и славно.
Твой Красов, пока душа в теле.
5. В. Г. БЕЛИНСКОМУ>{105}
<Март — апрель 1840. Москва>
Здравствуй, любезнейший Виссарион Григорьевич!
В ответ на твое письмо я с первою же почтою писал из Киева, послал письмо с одним киевским молодым человеком, ехавшим в Москву держать экзамен — и я не получил от тебя ни одной строчки. Теперь, по приезде моем в Москву, уверился я, что ты не получил его. Там было несколько пьесок. A propos — любезнейший, ты потерял мои стишонки — очень рад; почти что благодарю тебя за это; у меня самого не поднялась бы рука на свои собственные детища — а лучше, право, если бы и вовсе их не было, — они были выражением жизни слишком ненормальной, идеально-плаксивой, — а поэзия — мне кажется, и во что я уверен — должна быть самым высоким счастьем здесь и самая печаль должна являться в ней как диссонанс, приведенный в полную гармонию.
Одна моя просьба к тебе: если имеется у тебя мое кой-какое литературное старье — не печатай. Сбираюсь писать тебе и многое и о многом.
Мишель торопит. Прощай.
6. В. Г. БЕЛИНСКОМУ>{106}
<Июнь 1840. Москва>.
Любезный Виссарион Григорьевич! Чорт знает, как давно же мы не перекликались с тобою! Я писал в ответ на твое последнее письмо — из Киева — и не получил от тебя ни строки. Не знаю, дошло ли до тебя письмо мое; я послал его с одним молодым киевским человеком, отправившимся в Москву — и вместе с письмом отправил к тебе речь Киевского профессора философии — о защищении Ф<илософ>ии. Верно — ты не получал. А я так ждал твоего ответа: не один месяц останавливал почтальонов — встречных и поперечных — и ничего не дождался, Я думал — не сердишься ли ты на меня, — но за что? Я — кажись — не делал и никогда не думал делать тебе зла.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Знатокам и любителям, по-старинному говоря, ревнителям истории отечественных специальных служб предлагается совсем необычная книга. Здесь, под одной обложкой объединены труды трех российских авторов, относящиеся к начальному этапу развития отечественной мысли в области разведки и контрразведки.
В своей книге Алла Валько рассказывает о путешествиях по Украине и размышляет о событиях в ней в 2014–2015 годах. В первой части книги автор вспоминает о потрясающем пребывании в Закарпатье в 2010–2011 годы, во второй делится с читателями размышлениями по поводу присоединения Крыма и военных действий на Юго-Востоке, в третьей рассказывает о своём увлекательном путешествии по четырём областям, связанным с именами дорогих ей людей, в четвёртой пишет о деятельности Бориса Немцова в последние два года его жизни в связи с ситуацией в братской стране, в пятой на основе открытых публикаций подводит некоторые итоги прошедших четырёх лет.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.